Жизнь в аквариуме

ШБ: Как ты вообще относишься к популярности? Какие негативные вещи с этим связаны? Что плохого в известности? Что тебе не нравится в той степени известности, которой ты уже достиг?
МД: Мне не нравится, что ты становишься иконой, что сначала ты просто знаменит, а потом становишься иконой. Это международное явление, и это случилось со мной и – мне не стыдно об этом говорить – та зависть, которую моя известность спровоцировала. Я видел серьёзные проявления зависти.
ШБ: Ты чувствуешь зависть, когда общаешься с другими известными людьми, или это ощущается и на расстоянии?
МД: Я видел и то и другое, но когда со мной сталкиваются лицом к лицу, люди совершенно меняются. Они видят, что я совсем не такой, как обо мне пишут. Бывало, что люди начинали плакать при встрече. Бывают поклонники двух видов. Один при встрече будет кричать: «О Боже! О Господи!» - потом падают в обморок, а ты поддерживаешь их. А есть другие, которые просто говорят: «Привет». И я: «Привет, приятно познакомиться. Как тебя зовут?» Они называют своё имя, и при этом я чувствую их расположение. Я веду себя с ними и дальше так же просто и тепло, и вижу, что потом они начинают плакать. Я спрашиваю: «Почему ты плачешь?» И они говорят: «Потому что не думал, что ты так хорошо ко мне отнесёшься». Они уходят другими людьми. Я спрашиваю: «Ну а каким же ты ожидал меня увидеть?» А они: «Думал, ты будешь самодовольным и надменным». И я говорю: «Пожалуйста, никогда не суди человека прежде времени. Я совсем не такой». Бывает, люди этому сильно удивляются. Уверен, что после этого они любят в десять раз больше, в тысячу раз. Ничто не может соперничать с добротой и любовью. Только простота.
ШБ: У тебя всегда получается растопить холодное сердце добротой и любовью?
МД: Да.
ШБ: А как насчёт зависти со стороны твоих коллег? В вашей профессии много соперничества?
МД: Конечно. Тобой восхищаются, и тебе кажется, что ты прекрасен и велик, но всё потому, что они завидуют, потому что хотят быть на твоём месте. И кое-кто на букву «М» - одна из таких людей. Я имею в виду Мадонну. Она завистлива. Она девушка, женщина, и думаю, это не даёт ей покоя. Думаю, женщины не часто визжат на концертах женщин. Мужчины тоже не будут кричать – это как-то не круто. У меня на концертах падают в обморок, мне льстят, а с ней не так.
ШБ: Неужели зависть не играет роли в профессиональном становлении? Неужели ты не завидовал никому, кто был твоим вдохновителем?
МД: Восхищался, изо всех сил восхищался, но никогда не завидовал.
ШБ: Значит, восхищение может привести к большим результатам, чем зависть, потому что это позитивное чувство. Значит, ты смотрел на Фреда Астера и говорил: «Вот бы и мне так!»
МД: Да, именно. Абсолютное вдохновение, но никогда не зависть. Завидовать плохо, но людям это нравится, правда? Это ведь так? Возможно ведь смотреть на кого-либо великого и испытывать к нему совершенную зависть?
ШБ: Конечно, но ведь ты такого не испытывал?
МД: Мне непонятно, как так можно.
ШБ: Для тебя это всегда выражалось как вдохновение? Ты всегда восхищался и старался чему-то научиться у великих?
МД: Но разве можно завидовать Богу?
ШБ: Конечно! Возьми хотя бы Сталина и Гитлера. Они хотели быть богами. Они хотели распоряжаться жизнями людей.
МД: Вот это да.
ШБ: Потому что они утратили способность восхищаться. Бог не вдохновляет таких людей. Он их пугает. Они хотят, чтоб в их руках была сосредоточена вся власть, чтобы им не подчиняться Божьей власти. И они становятся врагами Бога. А кроме зависти, что ещё тебе не нравится в жизни известного человека?
МД: То, что тебя все знают.
ШБ: Тебе не нравится, что ты не можешь пройтись по улице?
МД: Нет, мне нравится, что люди меня узнают, подходят поприветствовать, что собирается толпа…
ШБ: Когда я был с тобой в автобусе, и мы отъезжали от отеля, Майкл, я два раза видел молодого чёрного парня на велосипеде, который ехал за нами около 4-5 миль по наиболее опасным улицам Нью-Йорка. Он просто хотел получить твой автограф. И ты останавливал машину и убеждался, что автограф ему передали. Мы видели и других трёх подростков, которые, после того, как мы обедали с Президентом Клинтоном, преследовали нас около мили пешком, пока ты их не увидел и не попросил водителя остановиться. И ты дал им автограф. Вот на что способны люди. (тут что-то пропущено – N.)
МД: Боже мой, Шмули, сотни. И это во много раз хуже, чем то, что ты видел. Они рвут на тебе одежду, и это превращается в массовое безумие.
Я был с Майклом в Карнеги Холле после нашей презентации в день Валентина в 2001 году. Могу засвидетельствовать, что его там чуть ли не разорвали на части.
ШБ: Тебе нравится, что люди узнают тебя, когда они относятся к тебе по-доброму?
МД: Думаю, такая у знаменитостей работа. Каждый, кого Бог благословил каким-либо талантом – будь то скульптор, писатель, художник, исполнитель песен или танцор – должен быть какой-то отдушиной в жизни людей, приносить радость. Это наша работа – приносить радость.
ШБ: Есть ли что-нибудь ещё, что тебе не нравится в жизни известного человека? Всем известно, что ты ненавидишь статьи в таблоидах.
МД: Ненавижу. Терпеть не могу тех подонков, которые их пишут. Думаю, расизм, зависть и просто ненависть – злоба – только части этого. Они изливают свою злобу на людей, которые стараются творить добро, а это просто прискорбно. Если кто-то этому верит, они просто сумасшедшие. Хотелось бы найти способ, чтобы такое никогда не происходило.

Майкл и любовь его поклонников: улица с двусторонним движением

ШБ: Позволь, я спрошу вот о чём. Принимая во внимание, что в детстве тебе многого не хватало, что тебе недодали любви, как ты преодолел то, чего тебе недодали? Как ты научился компенсировать основные чувства, которых ты был лишён?
МД: Думаю, музыка и танец помогли мне, это своего рода терапия. То, что я умел выражать чувства через песни и эмоции на сцене, и то, что я получал любовь от поклонников в тысячекратном размере от того, что мог дать им сам.
ШБ: И это компенсировало то, в чём ты нуждался?
МД: Да, потому что, правда, когда к тебе подходит поклонник и говорит: «Я так сильно тебя люблю», моё сердце радуется. Мне это никогда не надоест.
ШБ: Правда? Но бывают поклонники с извращениями, упорные преследователи? Это ведь надоедает?
МД: Нет же. Мне это нравится. Я просто люблю своих поклонников. Я люблю в них всё, и счастлив, когда они разделяют мои убеждения о семье и детях. У них бывают большие плакаты с младенцами и детьми, и понимаешь, они со мной, они понимают, что я хочу сказать.
ШБ: Значит, то, чего ты не получил от родителей, ты получаешь от поклонников, но это же очень разные вещи. Родители предположительно дают тебе безусловную любовь, любят тебя, даже если ты этого не заслуживаешь. Мать Билла Клинтона, Вирджинию Келли, как-то спросили, какого сына она любила больше. Билла, который заставил её гордиться собой, став президентом Соединённых Штатов, или Роджера, у которого были проблемы с наркотиками, которого обвиняли за то, что он не платил алиментов.
МД: Это ещё один её ребёнок?
ШБ: Да, Рождер, брат Билла Клинтона.
МД: Он был наркоманом?
ШБ: Ну да, я почти уверен, что он даже сидел в тюрьме за распространение наркотиков.
МД: Правда?
ШБ: И он был злостный алиментщик, не давал ничего детям, всё в таком духе. И её спросили: «Один ваш сын – никчёмный человек, а другой президент. Вы больше любите Билла?» И она сказала: «Как? Вы что, с ума сошли? Я люблю обоих одинаково». Так что между любовью фанов и любовью семьи есть разница, Майкл. Родители любят безусловно, а фаны – потому что ты умеешь петь и танцевать, или ты чувствуешь от своих поклонников безусловную любовь?
МД: Об этом сложно судить, потому что я не в их шкуре. Ммм, мне кажется, после того, как они узнают меня лучше, после того, как они узнают, как я к ним отношусь, мне удаётся поднять их самооценку, и они любят меня безусловно. Знаю, что это так… Я это чувствую, вижу. Пойдём как-нибудь со мной куда-нибудь, столкнёмся с моими давними поклонниками, и ты кое-что увидишь. Это невероятно, это как религиозный опыт. Они спят на улице, поддерживают огонь, создают семьи друг с другом, это же прекрасно. Мне нравится, что у них рождаются дети, я всем сердцем счастлив.
ШБ: Итак, сначала они полюбили тебя за песни и танцы, а потом вышли за грани этого.
МД: Да, они поняли, что я хочу донести, что я хочу сказать… В музыке есть послание, которое больше, чем просто гармония и ритм. В ней есть настоящая глубина.
ШБ: Почему у тебя такие фанатично преданные поклонники? Можно, я расскажу тебе, насколько они фанатичны? Я тебе ещё не показывал, но я напечатал о тебе статью, после того, как гостил у тебя в Неверлэнде и был на твоём дне рождения. И эта статья вызвала сотни писем по электронной почте. Тебе надо это увидеть. У половины этих людей есть собственные сайты, посвящённые Майклу Джексону. Существует бесчисленное множество сайтов, посвящённых Майклу Джексону!
МД: Да, да.
ШБ: Какое объяснение можно дать всему этому? Дело в том, что у всех есть поклонники. Вот недавно мы говорили о Spice Girls. Естественно, у них были поклонники, но где они все сейчас? Почему твои такие верные?
МД: Думаю, потому что они… Мне Бог дал дар, и я не мог, как другие артисты, появиться на короткое время и исчезнуть. Моя аудитория растёт вместе со мной. А когда они со мной растут, у нас уже больше эмоциональная связь, и они чувствуют это, как будто я их брат. Бывает, что люди подходят и говорят: «Майкл!» - и начинают что-то говорить, обнимать меня, как будто я их брат. Я веду себя так, знаешь, я подстраиваюсь. Они ведь по-настоящему чувствуют, что я им как родственник.
ШБ: Как будто ты знал их всю жизнь?
МД: Да, всю жизнь, и я должен продолжать в том же духе. Потому что у них на стене мой портрет, они слушают мою музыку каждый день, везде мои фото. Это как святыня, и некоторые религии сказали бы, что это идолопоклонничество, но я не верю, что это так.
ШБ: Да, но почему это не идолопоклонничество?
МД: Я никогда не заявлял сам, а также не слышал ни от кого из поклонников, что они считают меня богом. Возможно, были какие-то баннеры с надписью «Ты Бог». Есть съёмки, где их видно, но мы не показываем это по ТВ. Были такие надписи. Не думаю, что в этом есть что-то плохое, потому что я не говорю ни о чём, кроме как о любви и о восстановлении роли семьи…
Интервью с Кэтрин Джексон
ШБ: Прежде всего, хочу сказать, что очень хотел встретиться с Вами, это большая честь. Мне бы хотелось, чтобы наша беседа была больше, чем просто разговор. Я в дружеских отношениях с Майклом. Он всегда говорит о Вас. На самом деле, Вы – одна из центральных фигур в этой книге.
КД: Неужели?
ШБ: О, он Вас обожает. Когда мы были в Неверлэнде, то видели поезд «Кэтрин» и гору Кэтрин. И когда он о Вас говорит, он закрывает глаза и чуть ли не погружается в экстаз.
КД: (смеясь) Он такой хороший сын. Он действительно хороший сын.
ШБ: О, как он Вас почитает. Я хочу сказать, Вы – одна из великих матерей Америки. В смысле, кто ещё может похвастаться тем, что имея большую семью, достиг всего того, чего достигла Ваша семья? Вы, наверное, очень гордитесь своими детьми.
КД: Да, я очень ими горжусь. Но, знаете, за всё приходится платить.
ШБ: Если Вы попросите меня выключить этот диктофон, я сделаю это без проблем.
КД: Вы имеете в виду, когда бы я ни попросила?
ШБ: Если Вы этого захотите, то я выключу.
КД: Ну хорошо. В общем, я готова отвечать на любые вопросы.
ШБ: Что Вы имеете в виду, когда говорите, что за всё надо платить? Славу?
КД: Да. Когда становишься знаменитым, приходится платить. Что-то в этом есть хорошее, но что-то и плохое. Люди хотят знать о вас только плохое. Они придумывают что-то о вас, и это ранит, потому что множество людей… воспринимают всё, что говорят по телевизору, а там говорится о вас такое, о чём вы даже и не подозревали. И это неправда, но такое случается. Так что нужно быть сильным, чтобы с этим справляться.
ШБ: Что Вы думаете по поводу того необыкновенного таланта к музыке у членов Вашей семьи?
КД: Ну, я всегда любила музыку. И мой муж тоже. Мы с сестрой, когда были молодыми, часто пели вместе, а сейчас – забавная вещь… Мой отец, он из Индианы… Восточный Чикаго, штат Индиана. Я там росла. У отца было радио – тогда ещё не было телевизора – и он любил настраивать приёмник на волну «Суппер Тайм Фролик». Он включал его каждый день, и там крутили кантри.
Он (отец Кэтрин) подарил моему сыну Тито гитару. После того, как я вышла замуж, и мы переехали в Гэри, отец привёз для Тито гитару в подарок. А мальчики вот что делали, когда у нас уже появился телевизор, они смотрели всех, кого бы там ни показывали – Temptations, ну тогда, в шестидесятых. Вот тогда и я тоже пела вместе с ними.
ШБ: Я об этом не читал. Вы с ними пели?
КД: Вы не читали? Да. Ну нет, не профессионально, конечно.
ШБ: Я понимаю. Дома.
КД: Когда они были маленькими, совсем маленькими. Даже думаю, Майкл тогда ещё не родился… Нужно было каждый месяц платить за телевидение. А знаете, когда так трудно достаются деньги, а потом приходится так много платить… Телевизор сломался, а был снег, холодно, и нам было… детям было нечем заняться. Так что мы стали петь песни. Это были песни вроде «Old Cotton Field Back Home». Не знаю, знакомы ли Вы с такими песнями, это народные песни. И даже раньше, когда мы с мужем только поженились, мы любили петь вместе, просто когда сидели дома и делать было нечего. Подбирали гармонии… Мы просто всегда любили музыку, и семья мужа тоже музыкальная. Он играет на губной гармошке, раньше играл, и на гитаре, а его брат играл на саксофоне, а другой брат – на тромбоне, а мой отец играл на гитаре. Так что мы просто любим музыку и, думаю, это наши корни.
ШБ: Вы не думаете, что это передалось генетически?
КД: Да, возможно, потому что мой…
ШБ: Ни у одной семьи нет такого списка…
КД: Мой прадед и прапрадед, хотя, скорее всего, прадед, мне рассказывала мама, как они открывали ставни и окна, и знаете, они пели, и их голоса слышали по всей округе. Ведь развлечься больше было нечем. Это был самый дешёвый способ развлекаться с семьёй, потому что денег в чёрных семьях тогда было мало, так что они развлекались, музицируя. Играли на гитарах, губных гармониках.
ШБ: Как Вы думаете, были ли те семьи счастливей, чем сегодняшние, те, у которых много денег?
КД: О да, думаю, да. Я уверена, что были. Потому что даже когда я жила в Гэри, мне кажется, я была счастливей в каком-то смысле. Сейчас я счастлива, но… семьи сплочённее – я думаю, любая семья это ощущает – чем они беднее, тем сплочённее.
ШБ: Один из моих вопросов звучит так… Давайте начнём с Майкла. Он хотел, чтобы я встретился с Вами, потому что, как он много раз говорил, Вы можете рассказать мне то, что он мог уже забыть. Ну например, что сделало его таким, каков он теперь? Я не имею в виду музыкальную сторону. Большинство Голливудских звёзд, сделавших большие деньги и прославившихся на весь мир, заносчивы и себялюбивы. Их не интересуют дети. Это последнее, что их может заинтересовать. Они интересуются только собой. Прежде всего, Майкл жил в Вашем доме до 27 лет, что удивительно. Я имею в виду, что вряд ли можно было бы услышать о… Макколей Калкин покинул дом чуть ли не в 11 лет (я преувеличиваю). Чем Вы объясните эту его мягкость, благородство, любовь к животным, к детям, его чувствительность ко всему в этой жизни? Он как мальчик, его легко удивить, поразить. Чем Вы всё это объясните?
КД: Знаете, на многие из этих вопросов в каком-то смысле трудно ответить. Но помню, у них у каждого был котёнок, и я сказала: «Вы можете растить этих котят, но не должны заносить их в дом», это было ещё до того, как мы перебрались в Калифорнию.
ШБ: Значит, он демонстрировал любовь к животных с ранних лет.
КД: Любовь к животным с ранних лет, и Дженет тоже любила животных с детства. У нас нет такого закона, но животных нужно держать на улице. Животные должны быть на воле. Везде.
Когда мы уже жили в Калифорнии, он мог держать животных, и у них были змеи, а у него была овца. У нас здесь в Энсино был небольшой зоопарк. Даже жираф был.
Он любил такое. Знаете, я думаю, это потому… Скажу, что я об этом думаю. Это всё потому, что когда мы жили в Индиане, мы жили в неблагополучном месте. Гэри был нехорошим городом. Муж не разрешал детям гулять и играть с… с соседскими детьми.
ШБ: Почему всё это не повлияло на становление Майкла? Почему он так долго жил с родителями? Он сказал мне: «Я старомоден, считаю, что надо жить дома, пока не женился». Вы прививали ему эти ценности? Может, на него оказала влияние религиозная вера, в которой он воспитывался? Мягкость и чувствительность Майкла идёт у него изнутри. Как это в нём появилось?
КД: Не хотелось бы об этом говорить.
ШБ: Все Ваши дети такие?
КД: Большинство. Я скажу, хоть и не хотелось бы. Я постоянно говорила ему, что он слишком похож на меня, а я бы не хотела, чтобы это было так.
ШБ: Он мне говорил то же самое.
КД: (смеётся) Я говорила ему: «Не хочу, чтоб ты был таким. Ты мужчина. Тебе нужно быть сильным». Понимаете. А он мягкий. Он просто воспитанный человек.
ШБ: Итак, Вы говорите, что его мягкость – от Вас. Он намного больше был привязан к Вам, чем к отцу.
КД: О да.
ШБ: И он брал с Вас пример.
КД: О да.
ШБ: И он действительно верит, что лучше быть мягким, и он лучше пострадает, чем сам принесёт кому-то страдание.

Когда Майкл покинул Свидетелей Иеговы

ШБ: Как Вы чувствовали себя, когда Майкл начал дистанцироваться от Свидетелей Иеговы?
КД: Я чувствовала себя ужасно, это меня очень беспокоило. Я об этом плакала, молилась. Когда он был отлучён, я была просто разбита. Его никто не отлучал. Но он решил, что так будет лучше, потому что он думал, что будет делать то…
ШБ: Но чему именно они противились? Тому, что он был поп-звездой и больше не удовлетворял их требованиям?
КД: Он мог бы им удовлетворять. Но думаю, по-настоящему я так и не знаю, почему он решил выйти из церкви.
ШБ: Он сам вышел.
КД: Да.
ШБ: До этого момента он так и ходил с Вами в церковь по воскресеньям?
КД: Да.
ШБ: Итак, он вышел из церкви, а он предварительно обсудил это с Вами?
КД: Нет. Я узнала об этом позже. Нет – и это обидело меня больше всего. Не то чтобы он… Я просто не хотела, чтобы он покидал религию.
ШБ: Возможно, он чувствовал, что это даст ему большую художественную свободу.
КД: Возможно так.
ШБ: Как с этим текстом в начале «Триллера».
КД: Ага.
ШБ: Вы звонили ему, говорили, чтобы он подумал об этом?
КД: Нет. Нет, я не звонила, потому что он вышел из церкви, не сказав мне, а потом было уже поздно.
ШБ: Но Вы всё ещё чувствуете, что он… Мне кажется, он и сейчас очень духовен по своей сути, ведь мы постоянно говорим с ним о Боге.
КД: Да, да, он такой. И мне бы хотелось, чтобы он вернулся.
ШБ: Вы разговариваете с ним о воспитании Принса и Пэрис в какой-либо духовной традиции?
КД: Ну, я приношу Грэйс (няне детей) литературу.
ШБ: Ясно.
КД: И я принесла маленькую… у нас есть книга библейских историй для детей, и я принесла каждому по одной, и няня читает им. Не думаю, что он имеет что-то против того, чтобы их этому учили.
ШБ: Понятно. А по мере того, как Майкл становился популярным, Вы замечали в нём какие-то изменения, если не брать во внимание…
КД: Религию?
ШБ: Да.
КД: Нет, я не замечала ничего, что противоречило бы… Нет, не замечала. Единственная вещь – это то, как он стал танцевать с тех пор, как сделал «Billie Jean». Вечно говорят о том, как он… как он хватает себя между ног, и всякое такое.
ШБ: Что ж, он всегда говорит об этом в шутливом тоне. Всегда над этим смеётся.

Существует ли идеальная женщина?

Взаимоотношения с возможными подругами
ШБ: Все мы знаем, как часто дети дразнят кого-либо женихом и невестой. Рассказывают родителям, что потеряли голову от одноклассника. Дети романтичны от природы. А ты всегда был таким?
МД: Не намеренно, но я думаю, что никогда не был далёк от романтики. Надо просто быть самим собой.
ШБ: У детей всегда любовь с первого взгляда, они постоянно влюбляются друг в друга. В классах вечно передаются записки.
МД: Думаю, это замечательно, это так трогательно.
ШБ: Тебе нравится строить романтические взаимоотношения? Нужно ли тебе, чтобы кто-то разделял твоё одиночество?
МД: Нет, я не такой. Я очень застенчив, чтобы всем этим заниматься. Я в этом очень похож на мою маму. Мы любили спрашивать её: «Ты целуешься с Джозефом?» Она так: «Не задавайте мне подобных вопросов». А мы такие: «Ну как вы с ним познакомились? Кто кому сделал предложение?» И она: «Я не хочу об этом говорить».
ШБ: Значит, ты вырос стеснительным и скромным в том, что касается любви и романтических отношений?
МД: Да, у нас никто не говорит об этом.
ШБ: Майкл, ты дважды был женат. Веришь ли ты ещё в романтику или твой опыт был негативным, и потому тебе трудно в неё верить?
МД: Нет, я верю, но я очень стесняюсь всего этого. Никто из нас не приглашал на свадьбу родителей. Мы в это не верим. Нам очень неловко. Я бы и за миллион долларов не позволил себе пригласить маму на свадьбу. Я бы не мог себя заставить идти по проходу в церкви, и чтобы мама где-то там сидела. Поэтому мы все убегали и вступали в брак тайно, а мама только читала об этом в газетах. Но она не возражает. Потому что мы все похожи на неё. Она бы поступила так же.
ШБ: Значит, по-твоему, любовь – это нечто скрытое и тайное?
МД: Это просто личное, нечто сентиментальное.
ШБ: Разве сентиментальное обязательно должно быть личным?
МД: Да.
ШБ: Что ж, я тоже верю, что романтическая любовь расцветает в тайне. Но мы ничего не можем с этим поделать. У нас родители обязательно должны присутствовать на свадьбе. Значит, ты веришь в романтику взаимоотношений, но тебя научили относиться к этому стыдливо.
МД: Я очень застенчив. Не знаю, могу ли я выстраивать нормальные отношения, потому что стесняюсь. В этой области я совсем другой. Я слышал о том, что парни могут быть очень поэтичными с девушками - «Бэйби то, бэйби сё». Я не умею так. Я подхожу к делу прямо и говорю обо всём как есть.
ШБ: А что же ты делаешь в музыкальных фильмах, когда от тебя требуется изобразить влюблённость, сыграть любовную сцену или что-то в этом роде?
МД: Вот поэтому я и отбираю девушку на кастинге, потому что мне нужно знать, что она мне понравится. И я могу изобразить это, только если она мне действительно нравится. Так было с теми девушками, которых можно видеть в моих видео. Я их отобрал, потому что они мне по-настоящему понравились, и позже возникали проблемы, потому что я им тоже начинал нравиться, а я не хотел, чтобы отношения перерастали в серьёзные. Иногда это проблема.
ШБ: Наверное, тебе приходится часто с этим сталкиваться, потому что ты не только знаменит, но ты один из тех, с кем женщины хотят быть рядом – мягкий, учтивый, не боящийся показывать свои эмоции. (Мы говорили обо всём этом до того, как Майкла арестовали, и на него полился поток обвинений со всех сторон). Женщины сходят с ума от тех, кто не боится показать свою уязвимость и мягкость, поскольку в Голливуде многие мужчины обычно самовлюблённые, заняты только собой, не умеют держать слово. Значит, ты часто находил, что женщины становятся навязчивыми?
МД: Что ты имеешь в виду?
ШБ: Ну вот ты сказал, что привязанность предполагалось показать только на съёмках, ты просто снимался с ними в паре, а они по-настоящему увлекались тобой.
МД: Да, такое случается.
ШБ: Как же ты преподносил им то, что не отвечаешь взаимностью?
МД: Они сами видят, что я убегаю от них. Да. Некоторые преследуют меня по всему миру, и это тяжело.
ШБ: Наверное, из-за того, что их привлекает твоя мальчишечья стеснительность, они и преследуют тебя. Известно, что многим женщинам нравятся «плохие» мальчики. Но по той же причине многим другим нравятся скромные. Точно так же, как они верят в то, что могут спасти плохого парня и отшлифовать этот шершавый бриллиант, они верят и в то, что смогут пробудить скромного. Они думают: «Только я смогу вытащить его из его панциря». Но я знаю, что через какое-то время, после того, как ты бегаешь от них по всему миру, они получают от тебя какое-то письмо. И ты никогда не говоришь им ничего прямо?
МД: Нет. Это может причинить им слишком много боли.

Размышления об идеальной женщине

ШБ: Это тот же принцип – не показывай сразу всё, что в тебе есть. Дал бы ты совет женщинам, чтобы они следовали этому принципу во взаимоотношениях? Сказал бы ты нашим современникам, уставшим друг от друга: «Знаете, 50% браков распадаются, и большинство – по той причине, что муж и жена просто надоедают друг другу. Они устают, им скучно друг с другом». Сказал бы ты им, что если бы в их жизнях было больше тайны, если бы они учились сдерживаться, оставляя друг в друге нечто, что ещё предстоит раскрыть? Что тогда в их взаимоотношениях было бы больше интриги?
МД: Да, да. Думаю, иногда полезно расходиться. В том смысле, что «Разлука заставляет сердце любить сильнее». Я абсолютно верю в это. Расстаться иногда очень полезно. Я не понимаю, как люди могут быть целый день вместе, и хотеть, чтобы им всё время было хорошо. Думаю, это прекрасно, замечательно…
ШБ: Ты наблюдал такие браки?
МД: Видел некоторые пары, да. Не знаю, как им это удаётся. Потому что к очень многому надо подходить творчески.
ШБ: Значит, те женщины, с которыми ты встречался, те, которые были достаточно умны, чтобы не бросаться на тебя – были ли они такими, которые тебе нравятся больше всего, не всегда доступные,  которых надо всегда слегка добиваться?
МД: Такими, которые были хорошо воспитаны, спокойны, не повёрнуты на сексе и всём этом сумасшествии, потому что я не такой.
ШБ: Вот такие тебе больше всех нравятся?
МД: Ага. Я не понимаю многого из того, что происходит во взаимоотношениях, и не знаю, пойму ли когда-нибудь. Думаю, это то что причинило мне боль в моих взаимоотношениях, потому что я не понимаю, почему люди делают кое-что из того, что они делают.
ШБ: Что ты имеешь в виду?
МД: Я имею в виду кое-что вульгарное, что люди делают со своим телом. Я не понимаю этого и это влияло на мои взаимоотношения.
ШБ: Значит, любовь для тебя – это нечто очень чистое?
МД: Очень чистое. Некоторые вещи меня просто шокировали.
ШБ: Что такого было в Диане, в женщине такого типа – её достоинство, её непосредственность? Часто ли ты замечаешь присущие ей качества в людях королевских кровей?
МД: Нет, такое встречается нечасто, и именно это мне и нравилось. Думаю, она по-настоящему заботилась о чувствах людей и по-настоящему старалась сделать мир лучше. Я верю, что её сердце было открыто к людям. Это можно увидеть на некоторых фото, на которых она дотрагивается до лиц маленьких детей, а они сидят на её коленях, и она их обнимает. Это не подделаешь. Это можно было увидеть. Когда королева выходит к подданным, на ней всегда перчатки, она всегда машет из отдаления, и видно, каково её сердце. Это видно. Нужно подкреплять слова делами, идти к беднякам, в трущобы, сидеть с ними и ночевать там. Это привлекает людей, и я это делаю. Помнишь, ты сказал, что видел моё фото в Китае в какой-то женской шляпе? Я иду в бедные районы, я касаюсь этих людей, я вижу их жизнь.
ШБ: Находясь на деловой встрече, можешь ли ты сказать, что вот этот – жёсткий бизнесмен, которого интересует только его чистая прибыль, что он способен манипулировать, лгать, что угодно, а вот тот – чист, непосредственен. И с кем бы ты охотнее занимался делами? Можешь ли ты вот так сразу определить? Или ты, напротив, видишь всё глазами ребёнка и видишь во всех только хорошее, и именно поэтому не раз тебе приходилось рвать деловые отношения с тем, кто оказался не очень хорошим человеком?
МД: И то и это правда. Это чувство работает двояко, но некоторых можно разглядеть сразу. В одном Лос-Анджелесском магазине пластинок работает человек, ему около пятидесяти, а по ощущениям он одиннадцатилетний. Я всегда на него смотрю, он смотрит на меня, и между нами как будто телепатическая связь. Он разговаривает как ребёнок, и взгляд у него ребячий. Я думаю: «Как это интересно!» Мне бы хотелось узнать его получше, понять, что в нём такого есть. Мне правда хотелось бы. Это удивительно. Я это чувствую. В детях это чувствуется, конечно, сразу. Я сразу на это реагирую, а дети чувствуют это во мне.
ШБ: Это как облегчение. Вот человек, который меня понимает. Да?
МД: Да. Их глаза зажигаются, когда ты подходишь к ним, и они хотят с тобой поиграть.
ШБ: Майкл, неужели тебе так и не встретилась женщина, которая любит то же, что и ты, которая любит играть в прятки, брызгаться водой?
МД: Пока нет. Те, которых я встречал, ревновали меня к детям. Все ревновали. Они ревновали даже к собственным детям, начинали с ними соревноваться. Это убивает мои чувства.
ШБ: Представь, что ты – Адам в Эдемском саду, и ты нашёл вот такую Еву, была бы она твоей идеальной женщиной?
МД: Несомненно. Я не нашёл женщину, которая любила бы играть… Думаю, парни больше склонны дурачиться. Даже когда им за 30. А женщина войдёт и спросит: «Что ты делаешь? Перестань! Ты что, сумасшедший?» Парень скажет: «Ну и что, мы же просто веселимся!»
ШБ: Женщинам всегда кажется, что если они ведут себя подобным образом, это как-то недостойно взрослого человека, правда?
МД: Да, но при этом в истории почти не встречаются женщины - серийные убийцы.
ШБ: Но они ведь не играют в те игры, в которые играют мужчины.
МД: Знаю, не играют.
ШБ: Даже в детстве, играя с Барби и Кеном, они женят их. Другими словами, вывод такой: когда мальчишки брызгают друг в друга водяными пистолетами, девочки говорят: «Перестаньте». Даже в детстве им хочется быть старше. Быть ребёнком чуть ли не противоречит их полу. Ты встречал когда-нибудь девочек, которым нравились бы шутки, нравящиеся тебе? Встречал когда-нибудь женщину, коллекционирующую комиксы?
МД: Это редкость. Если найду, то с ума сойду от счастья. Особенно если при этих качествах она будет красива изнутри. Это было бы для меня как вернуться домой. Почему мужчины любят тусовки? Потому что они могут там делать, что хотят.
ШБ: Если говорить об отцах и матерях, матери всегда хорошо делают уроки со своими детьми, лучше заботятся. Но игры и забавы – это то, чем занимаются папы. Они валяются с детьми на полу, вымазываются в грязи, борются, строят замки из песка. Неужели это неинтересно? Без этого не было бы равновесия в мире. Напротив, в школе именно девочки высмеивают мальчиков за незрелость. «Нет, вы только посмотрите, как ведут себя эти мальчишки». Возможно, женщинам надо поучиться искусству игры так же, как мужчинам.
МД: Не кажется ли тебе, что это заложено в них биологически? Биологически, как вид, не кажется ли тебе, что женщины – просто другие существа?
ШБ: Они определённо другие, но вопрос в том, почему они не хотят играть. Забавная вещь: они играют только когда флиртуют. Другими словами, если ты будешь бегать за ними по комнате и показывать свою романтическую заинтересованность, потом они пойдут тебе навстречу, будут смеяться и веселиться с тобой. Но это только тогда, когда есть взаимный интерес. Друг с другом они не играют так. Не бывает так, чтобы две девушки бегали по комнате, играли в прятки, боролись друг с другом так же, как они делают, если с ними играет парень. Множество твоих поклонниц – а эти женщины влюблены в тебя – проделали бы всё это, только бы сделать тебя счастливым. Но трудно сказать, получат ли они сами от этого удовольствие. Кажется, только влюблённость может сделать женщину игривой. Но знаешь, иногда это раздражает, потому что женщины начинают тебя дразнить, зная, что эти игры – их сила. Надо бы найти примеры четырёх-пяти женщин, подходящих под тему нашей беседы, которые успешны в жизни, но сохранили детскую непосредственность, и мы могли бы побеседовать с какой-либо из них. Когда ты думаешь о Билле Клинтоне, не приходит ли тебе в голову, что это парень, который играет по жизни? Он ходит в МакДональдс, бегает трусцой и…
МД: Ездит вокруг Белого Дома на велосипеде. Ты видел? Он ехал на велосипеде в Белый Дом, чтобы успеть на следующую встречу. Был большой снимок в Vanity Fair. Можешь ли ты представить, чтобы такое делала Хилари Клинтон? Не-а, никогда в жизни! Я могу, однако, представить девочек, которые могли бы играть в подобные игры. Такие девчонки-сорванцы.
ШБ: Да, но это когда они были сорванцами! А потом подросли, и больше не играют так, как в детстве.
МД: Как ты думаешь, может быть, им это просто на роду написано – не сметь быть собой, держать марку?
ШБ: Иногда кажется, что женщины больше всего хотят влюбиться. Они не ищут детской непосредственности. Но как только они влюбятся, освобождается беззаботная игривая сторона их натуры.
МД: Приходится играть.
ШБ: Твои поклонники-женщины и поклонники-мужчины по-разному к тебе относятся?
МД: Иногда. Но сегодня я нахожу, и это всё яснее, что в последнее время парни сильно меняются, я это наблюдал в течение всей моей карьеры. Парни точно так же кричат, как и женщины, и так во многих странах. Они не стесняются. Их так же трясёт, когда они говорят: «Я люблю тебя». Сегодня уже парни преследуют меня.
ШБ: Но женщины – по природе более фанатичны.
МД: Да, женщины – они преданные. Они всегда были такими. Они активисты. Они за меня горло перегрызут.

Майкл и Ширли Темпл Блэк: родственные души

ШБ: Мы как-то говорили о Ширли Темпл Блэк. Она сказала, что нашла в тебе родственную душу, потому что и ты и она были звёздами уже в детстве.
МД: Так и есть.
ШБ: Поэтому ты решил увидеться с ней?
МД: Ну, её хороший друг – это мой хороший друг. Я знаю этого парня около 25 лет, и он просто сумасшедший. (Майкл имеет в виду продюсера и промоутера Дэвида Геста, известного за пределами Голливуда тем, что он женился, а потом развёлся с Лайзой Минелли). Но он сделался очень влиятельным человеком, потому что продюсирует много шоу, ведёт все эти мероприятия, на которых присутствуют знаменитости, и он классный парень. Так что я пошёл туда с ним. Мы часто с ним ходили на аукционы предметов старины, потому что я люблю старые фильмы. Я приходил туда в гриме, но мне кажется, все знали, что это я. Но это было весело. Мы здорово проводили время с Ширли Темпл.
ШБ: Как долго ты был у неё?
МД: Мы провели вместе несколько часов. Я приехал в её дом. Побывав там, я чувствую себя как бы заново рождённым, правда. Не думал, что расплачусь при виде неё, но я не сдержался. Я сказал: «Если бы ты знала, что ты спасла мою жизнь». Она мне: «Что ты имеешь в виду?» Я сказал: «Я столько раз был на грани, готов был признать себя побеждённым, но я смотрел на твоё фото и чувствовал, что есть надежда, и так пережил трудные времена». Она спросила: «Правда?» И я сказал: «Да».
У меня был человек, который со мной путешествовал. Его работа заключалась в том, чтобы, прежде чем я приезжал в какой-либо отель, он должен был украсить в отеле комнату фото Ширли Темпл. Я это делал много лет. Он собирал для меня её фото и вырезки о ней, это была его работа. Так что когда я входил, я сразу её видел. В гримёрных её фото было приклеено к моему зеркалу. Она была так счастлива, и сказала: «Я люблю тебя, и мне бы хотелось, чтобы мы были узнали друг друга ближе». Она сказала: «Давай ты мне будешь звонить, я хочу этого, понимаешь?» Она взглянула на меня и посмотрела: «Прости, что я выросла». Я сказал: «Тебе не нужно просить прощения, потому что я знаю, каково это, я прошёл через то же самое».
Однажды я был в аэропорту – я никогда в жизни этого не забуду – и там была одна женщина, которая сказала: «О, Пятёрка Джексонов! О Боже мой! А где маленький Майкл? Где маленький Майкл?» И я говорю: «Я здесь». И она такая: «Бееее! Что это с тобой?» Людям хочется, чтобы ты вечно был молодым, ребёнком. Ты проходишь через этот неловкий возраст, а они хотят, чтобы ты оставался маленьким. У неё (Ширли Темпл) это происходило очень трудно, потому что она не просто столкнулась с переходным возрастом, для неё это означало конец карьеры. Но я пошёл дальше. В основном детям-звёздам это не удаётся, потому что они начинают разрушать сами себя. Они разрушают себя из-за того, что на них очень давят.
ШБ: Что значит давят?
МД: Их очень любили и восхищались ими, а когда они достигают определённого возраста, в киноиндустрии в них больше не нуждаются. Зритель их больше не узнаёт. Они становятся героями вчерашних дней. Многие из них не доживают до 18-19 лет, до двадцатилетия… Это правда, возьми хотя бы мальчиков из «Our Gang». Бобби Дрисколл, сыгравший «So Dear In My Heart», «Song of the South», умер в 18. Стоит только проследить за тем, как складываются их жизни, это же страшно.
ШБ: Вы это с ней обсуждали?
МД: Да. Мы говорили об этом.
ШБ: Как происходит трансформация от статуса большой звезды к взрослению, когда ты больше не являешься хорошеньким ребёнком?
МД: Она сказала, что была очень сильной, а это очень тяжело, и она много плакала. Так всегда бывает. Я тоже ужасно много плакал. Она очень стойко это перенесла, а это тяжело. Она сейчас пишет ещё одну книгу. Одну уже написала, и пишет другую. Первая называлась «Ребёнок-звезда». Я ещё не читал её, не готов.
ШБ: Не кажется ли тебе, что она – одна из немногих людей, понимающих тебя, потому что у тебя не было детства, как и у неё?
МД: Я спрашивал её: «Тебе нравилось всё это?» Она сказала, что очень нравилось, а я сказал: «Мне тоже это нравилось». Мне всегда нравилось быть на сцене, выступать, но были и такие, как Джуди Гарланд, которую к этому толкали, которая не хотела этим заниматься, а это просто ужасно. Элизабет прошла через это. Она вернулась из ада, побывав звездой в детском возрасте, поэтому мы и понимаем друг друга так хорошо. Действительно хорошо понимаем.
ШБ: Все ли те, кто были звёздами в детстве, любят тебя? Все ли любят детей?
МД: Они все любят детей, все. Они все окружают себя игрушками, ведут себя как дети, потому что у них не было возможности побыть детьми. У них всех в доме есть странные вещи, и этого никто не понимает. Об этом ещё не писали книг, потому что нас очень мало, таких, кто пережил это и может об этом говорить. Это нелегко… правда, нелегко.
ШБ: Ты чувствуешь себя уверенно в её обществе? Ты сказал, что чувствовал, как будто заново родился. В её присутствии ты как бы очищаешься?
МД: Ммммм, да. (Плачет) Не думаю, что ты можешь понять.
ШБ: Честно говоря, не до конца, но очень стараюсь.
МД: Но на самом деле не понимаешь, правда?
ШБ: Я стараюсь. Просто объясни мне, откуда идёт эта боль? Можешь ли ты объяснить, или когда ты с Ширли, тебе не нужно объяснять? Она просто понимает?
МД: Это как телепатия. Можно почувствовать друг друга так, как будто поговоришь, просто посмотришь в глаза друг другу – и я чувствую её, а она меня. Ты подхватываешь и очень быстро распознаёшь мысль. Это как общение без слов. Я знал, что когда я с ней встречусь, я буду так её чувствовать. Я это знал. Точно так же и с Элизабет (Тэйлор).
ШБ: Но каков источник твоей боли, Майкл? Когда ты не можешь сдержать свои чувства, как сейчас, что причиняет тебе боль?
МД: Больно то, что всё это случилось так быстро, так быстро прошло время. Ты чувствуешь, как много ты пропустил. Я бы ничего не изменил. Но боль происходит из осознания, что у тебя не было возможности делать важные простые вещи, от этого больно. Простые вещи, как, ну не знаю… У меня никогда не было дней рождений, не было Рождества, я не мог себе позволить проспать – ничего из таких простых, смешных вещей. Или такого, чтобы пойти в магазин и просто схватить что-нибудь с прилавка, ну знаешь, то, что происходит в обществе и считается нормальным.
ШБ: Значит, весь мир мечтает о том, чтобы очутиться перед стотысячной толпой народа, пришедшего на твой концерт, а ты мечтаешь о простых вещах, которые может делать любой другой человек?
МД: Вот поэтому я дружу с людьми, которые не являются знаменитыми. Обычно это обыкновенные семьи. Мне хочется знать, чем они живут. Поэтому я вошёл в ту хижину в Китае или в землянки в Южной Америке. Мне хочется знать, как это. Я ночевал в странных местах, и мне говорили: «Ты что, чокнутый?» А я говорю: «Нет, мне просто хочется это попробовать».
ШБ: Как ты чувствуешь то, чего был лишён? Тебе кажется, что ты упустил что-то существенное, без чего нельзя жить? Ведь практически только в детстве тебя любят, не ожидая от тебя доказательств того, что ты этого достоин. Тебе этого не хватило? Ты всегда должен был работать, что-то доказывать, тебе никогда не доводилось просто быть. Тебе всегда приходилось чувствовать, что тебя оценивают, судят, смотрят на тебя. Ты был объектом, на которое было направлено любопытство?
МД: Да, и от этого устаёшь, это изматывает до последней степени. Ты никуда не можешь пойти без того, чтобы не продумать, что говорить и что делать, а это так меня изводит. И ты – никто, кроме как персона, о которой пишут, никто. Мало приятного, когда тебя называют «Whacko». Людям кажется, что с тобой что-то не в порядке, потому что они это придумали. А я совсем не такой. Я абсолютная противоположность.
ШБ: Кто-то когда-то сказал, что сущность одиночества – это чувствовать, что тебя не понимают. Бывает ли, что ты чувствуешь себя одиноким где-либо именно по этой причине?
МД: Да, конечно.
ШБ: Ты там, но ты совершенно один, и тебе так тепло с Ширли Темпл или такими, как она, потому что вы с ней в одной и той же одинокой стране?
МД: Да, она понимает это. И с ней можно поговорить. Трудно заставить понять это других людей, потому что они этого не испытывали. Для того, чтобы знать, каково это, это надо почувствовать, окунуться в это.
ШБ: У Ширли Темпл Блэк остались детские черты характера, так же, как у тебя? Она любит играть, или тебе пришлось что-то сделать, чтобы она это в себе обнаружила?
МД: Да вот совсем недавно было. Она подошла к двери в фартуке. Она готовила на кухне, а после того, как мы поели, она всё держала меня за руку и гладила её, как будто знала, что нужно делать, ты понимаешь? А потом мы сидели за столом, разговаривали, мы просто сидели и разговаривали. Я смотрел эти прекрасные фотографии. Все фильмы, в которых она когда-либо снялась, у неё есть в фотографиях, они стоят в шкафу. Там снимки Джоржда Харрелла, великого фотографа. Смотришь на них, и это просто захватывает. У неё сохранились все платья, которые она когда-либо надевала в своих фильмах. Она всё сохранила. Я пообещал ей, что создам музей детей-звёзд, и она отдаст туда всё то, что у неё скопилось, все эти фото, всё – чтобы отдать дань детям-звёздам. Люди ведь не знают, что происходит с такими детьми. Не думаю, что люди знают, что Бобби Дрисколла, после того, как он пропал примерно на год, никто не узнал. Даже его семья не узнала его в том нищем, которого похоронили в бесплатной могиле после передозировки героина. Он был гигант студии Дисней, он озвучивал Питера Пэна. Он играл в «So Dear to My Heart», получил академическую награду за «The Window» и «Song of the South». Я просто вижу этих детей и чувствую себя причастным.
ШБ: Ты хочешь встретиться с ней снова?
МД: О да. Хочу пригласить её в Неверлэнд. Она сказала, чтоб я обязательно передал привет Элизабет, всё о ней спрашивала.
ШБ: Они знакомы?
МД: Они встречались, проводили вместе какое-то время. Но сегодня я сказал Элизабет, и она сказала: «Оооо, обязательно передай привет и от меня!» Я рассказал Элизабет, что провёл у неё уикенд, а она спросила: «Да ну?» И я сказал: «Да». А она была в шоке, что я туда поехал. Это было замечательно.
ШБ: Что было такого в Ширли Темпл, именно в ней самой, что так глубоко тронуло тебя? И как ты думаешь, есть ли в любой маленькой девочки такая вот Ширли Темпл внутри?
МД: Её невинность, и то, как она могла доставить мне радость, когда я чувствовал грусть. Её пение и танцы меня не так трогали. Просто её существо. У неё дар возвращать людям внутренний покой. Такой дар есть у всех детей, но, Господи, она для меня как ангел, и каждый раз, когда я её вижу - в фильме или на фото – мне так хорошо. У меня в комнатах есть её портреты. Я от этого счастлив.
ШБ: Увидел ли ты в Ширли Темпл Блэк ту самую Ширли Тэмпл, когда ты с ней встретился? Она всё ещё как девочка? Она похожа на тебя? Сохранила ли она детскую непосредственность, смог ли ты помочь ей раскрыться?
МД: Всё это в ней есть. Она такая милая.
ШБ: Много ли рядом с тобой людей, которым это нравится? Это реалистично? Много ли встречается тебе взрослых, рядом с которыми можно быть беззащитным, от кого не надо закрываться, кого не надо бояться?
МД: Очень мало.
ШБ: Значит, немногие этого достигают. Это такие люди, как Элизабет Тэйлор, обязательно те, кто были звёздами в детстве? Люди, у которых не было детства, проводят свою жизнь в попытках наверстать его? Поэтому они вот такие непосредственные?
МД: Да, и у некоторых людей это есть от природы. Это присуще многим творческим людям, у которых было великолепное детство. Я с такими и встречался, и работал, это и режиссёры, и писатели, и нам кажется, что в этом мы одинаковы. Мы коллекционируем похожие вещи, нас интересует одно и то же. Это встречается. Спускаешься в подвальный этаж дома Джорджа Лукаса и видишь, что всё, что собирает он, собираю и я. Стивен Спилберг любит и собирает то же, что и я. Мы просто помешаны на коллекционировании. Это простые вещи – старые вкладыши от жвачек, определённого рода журналы… и это может быть коллекция подлинников Нормана Роквелла. Просто я был в доме у Стивена Спилберга как раз сегодня, и он подарил мне одно из самых лучших полотен Нормана Роквелла. Большое и красивое.

Могут ли дети научить нас любви?

ШБ: Как ты думаешь, могут ли дети научить нас любить?
МД: Да, своим особым способом. Ведь они так привязчивы. Они могут научить нас привязанности и эта привязанность – их основное качество, так же как и чистая невинность. Потому я и люблю их так сильно. На днях я говорю Фрэнку: «Фрэнк, я просто влюблён в невинность, вот что я люблю. Поэтому я так люблю детей». Невинность – это Бог. Быть таким чистым, относиться к жизни с такой замечательной перспективы, просто чудесно… Ребёнок ходит по дому, а ты его спрашиваешь: «Чем ты занимаешься?» А он отвечает: «Не знаю, просто играю». Это так мило. Мне так это нравится. Поэтому на картине (на стене в доме Майкла висит картина, на которой сотни детей играют в Неверлэнде)… один ребёнок кричит от удовольствия. Ему так хорошо. Он кричит потому, что ему просто хочется кричать. Мне это очень нравится. Я просто влюблён в это.
ШБ: Дети почти так же сильно, как верят в любовь, не боятся боли. А люди сегодня бояться любить.
МД: А любовь и влюблённость – разные вещи? Поэтому я и смущаюсь. Мне кажется, состояние влюблённости – это то, чего люди ждут. Я стремлюсь к этому на сцене.
ШБ: Как ты думаешь, романтика придумана голливудскими фильмами?
МД: Да, многие из них.
ШБ: Дети несколько романтичны. Они влюбляются в детских садах.
МД: Ты имеешь в виду эти детские влюблённости?
ШБ: Да.
МД: Да, они влюбляются. Они могут показать взрослым пример того, как быть любящим и нежным, они учат нас таким образом, который, возможно… Они дают шанс каждому, и я учу Принса и Пэрис любить каждого человека.

Через детей исцеляет Бог

ШБ: Вся та боль, что ты испытал из-за нападок на тебя – а я видел с самого начала, что всё это грязь, и всегда говорю людям, что всё придумано, всё это так несправедливо. Как же тебе удалось не стать просто циничным взрослым человеком, который сдался судьбе?
МД: Скажу. Потому что всю эту боль, эти стрелы, которые бросали в меня вряд ли мог выдержать кто-либо другой… Другой мог бы уже давно покончить с собой… или стать алкоголиком. Ведь со мной обращались очень жестоко, грубо. И если кто-то думает, что я всего этого не вижу и не слышу – слышу. И вижу. Меня спасли дети. Они моя опора, иначе я бы не выжил. Я бы правда не выжил.
ШБ: Дети дали тебе силы жить дальше? Или ты говоришь, что выжил, потому что ты веришь в то, что Бог дал тебе миссию заботиться о детях, которые никому больше не нужны?
МД: Бог дал мне миссию что-то сделать для них, а они дали мне поддержку, и веру, и любовь, чтобы я мог держаться и держаться. Я чувствую это. Я как бы смотрюсь в зеркало и чувствую себя снова и снова исцеляемым. Это как заново рождаться. Как будто Бог говорит: «Майкл, всё будет хорошо» - вот что я читаю в глазах ребёнка.
ШБ: Значит, что касается твоей миссии, кажется, ты говорил, что ты уже исполнил всё, кроме своего главного призвания, и ты стараешься делать для его исполнения всё: это твоя забота о детях. Не значит ли это, что твои музыкальные амбиции не имеют для тебя такого же значения?
МД: Шутишь? Они поднялись сейчас в триллион раз – всё, что касается танцев и музыки, сейчас вдохновляет меня более, чем когда-либо.
ШБ: Но можешь ли ты поделиться любовью с взрослым, ты ещё доверяешь взрослым?
МД: Я доверяю взрослым…
ШБ: Но всё-таки ты изначально осторожен… тебе приходится.
МД: Да, потому что меня действительно столько раз предавали и обманывали, и по таким разным поводам… Бывало, взрослые люди приходили ко мне с текущими по щекам слезами и говорили: «Просто ужас, через что ты прошёл, и я никогда-никогда не причиню тебе боль». А потом они отворачивались и причиняли мне боль. Честно, я столько раз видел эту мерзость. Слёзы, объятия… А кончается тем, что через год преследуют меня в судебном порядке по таким смешным поводам… Фотограф из-за каких-то снимков, или какой-то человек, которого уволили, а я его не увольнял, но меня привлекают за то, чего я не делал. Вот такого рода глупости.
ШБ: Проблема в том, что в тот момент они были искренни. Через день их эмоции могут измениться. Но глубоко внутри ты всё ещё можешь доверять. Ты мог чувствовать, что тебя предали или подвели, но ты должен преодолеть страх перед людьми. Это очень важно. Я бы не был твоим другом, если бы не верил в это. Ты научил меня больше ценить собственных детей, а я хочу научить тебя быть более бесстрашным.
МД: Как мило с твоей стороны! Мне приходится общаться с многими родителями, потому что после того, как их дети встретились со мной, они в меня влюбились. Они просто помешиваются. Им хочется играть, лазить по деревьям, а я всё это делаю вместе с ними. Родители отводят меня в сторону со слезами и говорят: «Майкл, я не знаю своих детей. Ты научил меня по-настоящему проводить с ними время. Мне нужно этому научиться». Они мне постоянно это говорят.
ШБ: Но большинству взрослых просто скучно с детьми, особенно если они не их собственные.
МД: Но как это может быть? Ну правда, расскажи мне, им правда скучно?
ШБ: Да. Во-первых, потому, что детям требуется неимоверное количество терпения, а у большинства родителей этого терпения нет. Во-вторых, дети задают столько вопросов, а взрослые говорят: «Мне нужно успеть сделать всю работу!» Потому что родители решили, что важнее сделать миллион долларов, чем ребёнок, желающий знать, почему у кошки четыре лапы. Тебе нравятся вопросы, которые задают дети? Чувствуешь ли ты, что дети лучше взрослых знают, что важнее?
МД: Всё зависит от ценности, от того, что мы считаем для себя по-настоящему важным. По моему искреннему мнению, быть предпринимателем и карабкаться по корпоративной лестнице, и все тому подобные вещи, которые имеют для людей мировое значение, важнее них для человека ничего нет. Думаю, дети – поклонники веселья, любви, внимания. Им нужен день, полный радости, и если вы разделите её с ними, вы навсегда займёте в их сердцах особое место. Это влияет на то, какими они станут, а отсюда – каким станет весь мир, вся вселенная. В этом будущее.
ШБ: Но кто-то скажет: «Веселье – это не серьёзно. Нам надо работать. Нужно лечить болезни. Нужно строить дома, узнавать, какова будет погода на выходных. А веселье ничего этого не делает. Детям надо подрасти, чтобы узнать, что у каждого есть своя ответственность, что им тоже придётся работать».
МД: Думаю, в игре, когда нам весело, мы учимся, а после веселья, мне кажется, происходят чудеса. Или во время веселья они происходят. Я знаю, потому что у меня так. Одну из самых красивых своих песен я написал, когда играл с детьми, для вот этого альбома. Она полностью навеяна детьми, и когда я разбирал свои песни, я подумал: «Надо же, эта песня пришла после общения с этим ребёнком, а эта – с тем». Они меня вдохновляют. Это приходит просто от того, что они рядом, веселятся. Это правда.
ШБ: Значит, дети – как бассейн, вода в котором представляет собой Божественное вдохновение. И по мере того, как ты растёшь и взрослеешь, вода начинает замерзать, пока не станет льдом. А дети – просто резервуар этой тёплой, свободной воды, в которой можно играть, в то время как лёд твёрдый и холодный, и совсем не располагает к общению. В общем, тебе бы хотелось, чтобы взрослые растаяли до состояния детей, и снова наполнили собой бассейн.
МД: Вот поэтому когда я снимаю клипы – а я скоро снова собираюсь кое-что снимать – я на всё смотрю глазами ребёнка. Все мои истории – о детях, как на них влияет этот мир, как выглядит мир глазами ребёнка, потому что это то, что я понимаю. Не могу снимать какую-нибудь историю о преступлении, убийстве. Это не мой язык. Я могу понять, что случилось с ребёнком, которого вовлекли в преступление, и как потом сложилась его жизнь и почему, и как он будет чувствовать себя в тюрьме, где ему придётся провести всю жизнь. Что происходит в этом маленьком колотящемся сердце. Это я могу понять. Это я могу снять, могу написать об этом, потому что я это чувствую.
ШБ: Как может появиться это чувство у взрослого человека? Это дар? Могу ли я его получить? Я лучше чувствую это, находясь рядом с тобой.
МД: Как это мило с твоей стороны.
ШБ: Я очень люблю своих детей, но детей других людей я люблю не так сильно. Но когда я вижу Принса, моё сердце тает, потому что он такой удивительно любящий мальчик.
МД: Мне бы хотелось, чтобы они такими были. Я учил их любить всех людей с тех пор, как они были ещё совсем маленькими.
ШБ: Как ты собираешься сохранить это в них, когда они станут старше? Тебе явно придётся их охранять от всех этих мировых новостей.
МД: Я учу их любить каждого человека, быть добрыми и праведными в сердце. Но у них это врождённое. Мне не приходится программировать это в них, у них это врождённое.
Вряд ли ты знаешь, как я сильно люблю искусство режиссуры, как я стремлюсь снимать фильмы. Я готов кричать, как я хотел бы показать миру глазами ребёнка то, что вижу, потому что я так понимаю детей. Их боль, их радость, их смех, то, что их обижает. Я смотрю на мир через них и мне бы хотелось выразить это в фильме. Это моя настоящая страсть. Мне этого очень бы хотелось. Это слишком сильное чувство.
ШБ: В общем, в качестве режиссёра ты мог бы показать всему миру свой взгляд на то, какие они, дети. Потому что люди увидят всё твоими глазами, даже если фильм будет для взрослых.
МД: Да. Я много раз испытывал своё сердце, спрашивал себя: «Можешь ли ты сделать серьёзный фильм для взрослых?» Знаю, что я могу. Но не думаю, что это принесло бы мне большую радость. Не думаю. Знаю, что мог бы это сделать, но это не принесло бы мне радости.
ШБ: Если выбирать всего один фильм, какой бы ты хотел снять?
МД: «Инопланетянин», «Волшебник страны Оз», «400 ударов», великий фильм Франсуа Трюффо. Я люблю «Шейн», с ума схожу от фильма «Убить пересмешника». Сколько бы я ни смотрел эту историю, у меня всегда в горле ком в одних и тех же местах. Ты смотрел? О, давай же я тебе его покажу! Пожалуйста, давай посмотрим вместе. Мы выключим телефоны и просто будем смотреть.
ШБ: А дети могут его смотреть?
МД: Конечно, они многому научатся. Это фильм о расизме на Юге. О человеке, которого судят за то, что он якобы изнасиловал белую женщину. Там есть несколько тяжёлых сцен, но там всё показано глазами ребёнка. Слушай, этот фильм тебя просто перевернёт! Я так его люблю. Это точно один из лучших фильмов в мире. Хотел бы я снять его. Господи, он такой классный.

Отношения Майкла с его обвинителем и другими детьми

ШБ: Я кому-то сегодня говорил, что то внимание, которое ты уделяешь детям, больным раком, похоже, их исцеляет. Я это видел своими глазами. Ты знаешь, что уделяя внимание ребёнку, можешь его исцелить?
МД: Я их люблю. Я люблю их.
ШБ: Возможно, дело в том, что ты очень известный человек, и вдруг всё то внимание, обычно направленное на тебя, ты направляешь на кого-то другого, и для него это как луч света. Нельзя отрицать, что встреча со знаменитостью всегда имеет тонизирующий эффект, но иногда этот эффект бывает и губительным. Ты стараешься как-то пользоваться тем, что ты известен, для помощи этим детям?
МД: Я очень их люблю. Они все как мои дети. Помню, как мы были в Австралии, в детском онкологическом отделении, и я стал дарить им игрушки. Никогда не забуду одного мальчика, ему было около 11 лет, который, когда я подошёл к его кроватке, сказал: «Удивительно – я просто смотрю на тебя, и мне уже гораздо легче. Это правда». Я сказал: «Что ж, это замечательно». Вот что он сказал, и я этого никогда не забуду. Это удивительно, и это то, что мы должны делать.
ШБ: Твоя преданность Гэвину (позднее обвинитель Майкла) впечатляет. Я сейчас говорю об этом на тысячах форумов. Этот случай был одним из самых примечательных, которые я только видел в жизни. То, как ты старался помочь ему и его семье.
МД: Он особенный.
Прошлой ночью я разговаривал с Гэвином (обвинителем Майкла), и он сказал: «Майкл, ты не представляешь, как мне больно, как больно». Я услышал по телефону, как он плачет, и он сказал: «Я знаю, ты понимаешь, каково это. Это такая ужасная боль». Я сказал: «Сколько тебе ещё предстоит сеансов?» Он сказал: «Может, четыре. Но доктор говорит, что может понадобиться и больше». У него выпали брови, ресницы и волосы. Нам повезло, не так ли?
ШБ: Чувствуешь ли ты, что когда ты общаешься с такими людьми, как Гэвин, часть боли их покидает?
МД: Конечно. С каждым нашим разговором у него настроение всё лучше. Когда я вчера разговаривал с ним, он сказал: «Ты мне нужен. Когда ты будешь дома?» Я сказал: «Не знаю». Он говорит: «Ты нужен мне, Майкл». А потом он назвал меня папой. Я сказал: «Спросил бы ты у своего папы, хорошо ли называть меня так». Он кричит: «Пап, ладно, я буду называть Майкла папой?» А он: «Без проблем, как хочешь». Дети всегда так. Я счастлив от того, что они так запросто зовут меня папой.
ШБ: Ты чувствуешь себя таким универсальным папой для детей, потому что ты способен их любить и ценить так, как не могут другие?
МД: Мне очень не хочется, чтобы родители ревновали, а это всегда бывает, и как-то умаляет роль отцов. С мамами не так. Папам я всегда говорю: «Я не стараюсь занять ваше место. Просто стараюсь помочь, хочу быть вашим другом». Кончается тем, что дети влюбляются в меня как в личность. Иногда это доставляет проблемы, но я всегда рядом только для того, чтоб помочь.
ШБ: Я задавал тебе вопрос о том, чему родители могут научиться у детей, и ты назвал кое-что: любовь к веселью, простодушие, радость. Каким ещё вещам мы можем научиться у детей? Например, когда ты рядом с Гэвином, чему ты учишься у него? Ты просто помогаешь ему, потому что у него рак? Какой опыт ты получаешь от этого? Ты показываешь, как тебе жаль, демонстрируешь своё сочувствие ребёнку, попавшему в беду? Или ты чувствуешь, что живёшь именно для этого?
МД: Я всем сердцем ощущаю, что это то, для чего я живу, и я чувствую, что когда отдаю любовь, меня любят в ответ, а это то, что мне нужно. Я разговаривал с врачами, и с его врачами тоже, и они говорят, что то, как быстро он поправляется, это чудо. Именно поэтому я считаю, что очень важна волшебная сила любви. Он оказался лишён детства, и я думаю, я могу на многое отозваться благодаря своему прошлому. Когда тебе 10, ты вряд ли думаешь о загробной жизни, о том, что тебе придётся умереть, а он много думает об этом. Когда мы с Райаном Уайтом сидели в моей столовой, он сказал матери за столом: «Мама, когда будешь меня хоронить, я не хочу быть в костюме, галстуке». Он сказал: «Не кладите меня в костюме и галстуке. Я хочу быть в джинсах и футболке». Я сказал: «Извините, мне нужно отойти». Я побежал в ванную и там плакал. Представь, 12-летний мальчик говорит своей маме, как его хоронить. Я слышал эти слова. Как же сердце может не отзываться на подобные вещи?
ШБ: Поскольку ты был лишён детства, а сейчас стараешься подарить его всем этим детям, ты сам исцеляешься через это?
МД: Да. Да, исцеляюсь. Исцеляюсь. Потому что в этом – всё. Мне это нужно, чтобы продолжать жить. Ты видел, что Гэвин написал в гостевой книге о своей шапке? Это трогательная история.
ШБ: Я рассказал эту историю всему миру.
МД: Мне нравится давать им любовь и гордость тем, что они нужны, что они все особенные. Он прятался, потому что стеснялся, что у него нет волос из-за рака. К нему относились как к изгою, и именно из-за этого он попал сюда, и я уговаривал его снять шапку. Он такой симпатичный мальчик, ему не нужна шапка. Я сказал ему: «Просто ты выглядишь как ангел. Твой голос звучит так, как у ангела. Я считаю, что ты ангел. Чего же ты стесняешься?» (Тут, наверное, что-то пропущено – N.)
МД: Да, конечно. Взрослые оценивают меня как артиста и автора песен, как танцовщика, как постановщика шоу. Какой он? Кто он такой? Он странный, спит в кислородной камере, все эти бредовые страшилки, не имеющие со мной ничего общего, придуманные людьми.
ШБ: Дети смотрят в самую суть, и они отвечают взаимностью на твою любовь. Я это видел на примере Гэвина.
МД: Им просто хочется веселиться, и отдавать любовь, и получать любовь, они просто хотят, чтобы их любили, обнимали.
ШБ: Приходится ли тебе отстаивать своё понимание заботы о детях? Было ли у тебя время, когда ты говорил себе: «Всё, ни о ком не забочусь, кроме себя самого. Сейчас сделаю себе массаж, полежу в джакузи. Концерт закончен, подумаю немного о самом себе». Или даже тогда ты думаешь о том, что мог бы сделать для детей?
МД: В глубине своей души я всегда их люблю и думаю о них больше, чем о чём-либо другом. Я всё ещё забочусь о Гэвине. Вчера у него была химиотерапия, он слаб, плохо себя чувствует, это просто разрывает сердце. Сердце открыто миру. Думаю, во многом я похож на свою мать. Не знаю, генетически она мне это передала или привила воспитанием. Помню, когда мы были маленькие, она смотрела новости, и даже сейчас ей приходится смотреть новости с платком в руках. Я точно такой же, начинаю плакать, когда говорят о какой-нибудь женщине, которая бросила в озеро двоих своих детей, и один утонул, а другой выжил. Я пригласил знакомых детей, пошёл на похороны, заплатил за них, а я даже не знаю этих людей, но я же слышал эту новость. Вот спрашивается: почему сейчас нет таких людей, как Мать Тереза? Почему больше нет таких, как Леди Диана?..
ШБ: Они прославились тем, что были добродетельными, а ты знаменит и при этом добродетелен, а это очень большая разница. Даже Диана. Диана – хорошая женщина. Я не знал её. Ты знал. У неё было много качеств, приближавших её к святости, она сделала очень много добра. Но при этом ей нравилась жизнь на виду. А ты любишь детей. Почему?
МД: Не хочу философствовать, но думаю, что помогать им – моя истинная работа. Думаю, это моё призвание. Мне всё равно, смеются надо мной или судачат. Дети не имеют голоса в обществе, а я думаю, что сейчас их время. Начиная с сегодняшнего дня, их время пришло. Нужно, чтобы мир признал их, чтобы под них издавались законы. И если я могу быть этаким светом, таким пьедесталом, с которого на них лился бы свет, показывающий, кто они есть, высвечивающий важность того, кто такие дети – это всё, что мне нужно. Не знаю, по каким критериям Бог выбирает людей, играет ли Он ими как в шахматы, но Он ставит тебя в определённое положение и настраивает тебя на твою миссию. Иногда я чувствую, что это моё место. Я думаю, какая миссия была у Ганди, у Мартина Лютера Кинга, у Кеннеди, у меня, у тебя. Ты думаешь, все эти люди сделали себя сами или с самого их рождения Бог посмотрел на них и сказал: «Ага!..» - и так загадочно улыбнулся? Ты думаешь, то, что им было предназначено сделать то, что они сделали, произошло само собой через их отцов? Я задаю вопрос тебе.
ШБ: Думаю, тут влияет и то, и другое. Великие люди рождаются с потенциалом того, чтобы стать великими. Но это всегда должно как-то проявиться в них, через какой-то кризис или экстраординарное событие. В людях уже есть величие, но событие такого рода помогает им развить его в себе. Величие – это синтез внутреннего потенциала человека, совпадающего с их умением отзываться на вызовы судьбы. И если у тебя нет ответа на вопрос, почему Бог дал тебе такой феноменальный успех, ты начинаешь ослабевать под бременем славы. Тебе нужно нечто вроде зеркала, от которого отражалось бы всё это внимание, весь этот свет, который светит на тебя, и отражалось бы на каком-то более высоком уровне, иначе ты сгоришь от его яркости.
Вчера я встречался с девочкой, она сирота. Мама у неё умерла, когда ей было 7 лет, а отца она не знала. Она пришла посмотреть «Король Лев», потому что дружит с (имя не названо) и очень хотела познакомиться с тобой. Поэтому я сказал ей, что подвезу её на этой неделе на пару минут, чтобы вы встретились.
МД: О, а кто же о ней заботится?
ШБ: Она живёт с бабушкой, у неё есть крёстный, который и привёз её вчера на представление. Крёстный старается по мере возможности водить её на разные спектакли.
МД: Детям понравилось шоу?
ШБ: О да, им понравилось. Спектакль был замечательным. Школа этой девочки-сироты как раз в нескольких кварталах от твоего отеля. Может быть, я приведу её, чтобы она с тобой сфотографировалась.