Нравственное чудо, наша дружба, его демоны.

Как появилась эта книга.
Я публикую эту книгу потому что Майкл Джексон от всей души желал, чтобы так было. В ней выносятся на публику наиболее интимные, редкие, неприятные, болезненные и проникновенные признания, данные когда-либо Майклом. Подобных им нет, и поскольку Майкл трагически ушёл из жизни довольно рано, ничего подобного и не появится.
Публикуя эти записи, я не только не нарушил никакой конфиденциальности, я также выполнил желание человека, который хотел, чтобы люди узнали его настоящего – потому что он знал, что о нём ходили разные слухи. Расшифровки бесед, представленные в книге, взяты с плёнок, на которых записано приблизительно 30 часов разговоров, проведённых с Майклом Джексоном в период между августом 2000 года по апрель 2001-го с конкретной целью публикации в виде книги.
Мы затронули широкий круг вопросов, желая раскрыть и объяснить людям, каким был этот человек за своей маской.
Майкл так хотел, чтобы каждое его слово было услышано, что зачастую он сам держал диктофон и говорил прямо в него. Было и такое, что иногда он просил нас сделать паузу, чтобы выключить кондиционер в номере отеля, боясь, что его шум помешает расслышать голос на плёнке. Если его дети, Принс и Пэрис, присутствовавшие при многих разговорах (им в то время было около 3 и 2 лет), начинали шуметь, Майкл мягко успокаивал их, чтобы ни одно сказанное слово не потерялось на записи.
Майкл просил меня написать книгу и потому, что мы были очень близкими друзьями, и потому, что я уже был опытным писателем, выступая по вопросам нравственных ценностей с лекциями и на радио, и ещё потому, что наши беседы естественным образом происходили параллельно с теми шагами, которые ему нужно было предпринять, чтобы восстановить своё доброе имя. В последующие месяцы беседы открывали мне духовную подоплёку того, что ему было дано так высоко подняться. Он желал поделиться самыми потаёнными своими мыслями, и наша дружба помогала ему лучше раскрыться.
Я завершил работу над черновиком книги через год или два после завершения самих бесед. Люди, читавшие их расшифровки, признавались, что никогда не считали Майкла такой глубокой и вдохновенной личностью. Многие мои довольно начитанные друзья не скрывали, что плакали, читая. Как многие другие, они раньше принимали Майкла за безрассудного и недалёкого, погрязшего в материальных ценностях, безнадёжного сумасброда. Чувствительная личность, открывшаяся в наших беседах, однако, была личностью умного, умеющего прощать и склонного видеть суть вещей человека, к тому же глубоко верующего.
Но некоторые события стали тогда для меня временно важнее выпуска этой книги, и я приостановил её публикацию. Мои отношения с Майклом испортились потому, что я чувствовал, что больше не могу положительно на него влиять. Он скрыл от всех свой внутренний мир и стал жить так безрассудно и саморазрушающе, как, думали люди, он уже давно живёт. Я чувствовал, что он проигрывает в битве и делает неверный выбор между расточением своей души и её совершенствованием, между проматыванием своей жизни и тем, чтобы оставить о себе добрую память, между тем, чтобы стать карикатурой на самого себя и тем, чтобы остаться художником.
Если и оставалось желание опубликовать эти интервью, оно пропало, когда в ноябре 2003 года Майклу было предъявлено ещё одно, после разбирательств 1993 года, обвинение в совращении малолетних. Тогда было ясно, что ни одно из его убеждений, изложенных в книге, не будет воспринято людьми всерьёз.
Невозможно было обнародовать то, как Майкл говорил о том, как он нуждается в детях, их невинности; о том, что человек, остающийся близок к детям, растёт духовно – его рассуждения просто истолковали бы с точки зрения педофилии. Кроме того, всё, что бы ни публиковалось в то время, стало бы ещё большим поводом для неистовств прессы, и без того сопровождавших это судебное разбирательство. Стали бы говорить, что интервью затем и брались, чтобы потом опубликовать их в момент всеобщей истерии, нарочно чтобы обелить Майкла.
А потом, через 8 лет после бесед, Майкл внезапно и трагически умер. Те чувства печали, гнева, отчуждения, разочарования, а также любовь к нему, дремавшие в моём сердце, вдруг пробудились и стали расти из-за всей той шумихи, окружившей его смерть, и того, как неверно стали трактовать в прессе его наследие. Всё это подстрекнуло меня как можно быстрей опубликовать записи. Воля Майкла должна быть исполнена. Плёнки должны увидеть свет. Что бы люди ни думали о Майкле, в нём было добро, и он заслужил, чтобы об этом знали.
Майкл был далёк от святости, и лично я никогда не старался показать его безгрешным. Но в нём жила великодушная, аристократическая душа, при всей его известности смиренная – что может быть примером для других, учитывая, как одарён был этот человек.  Я осознал, что невероятные вещи, которыми Майкл делился со мной в этих беседах, смогут заполнить те три огромных пробела, никогда не освещавшихся таблоидами. Первый: каков был настоящий Майкл Джексон? Второй: с какой болью он жил, что ему приходилось пользоваться обезболивающими препаратами, которые полностью подчинили его себе? И третий: какой моральный урок можем мы извлечь из его ранней трагической кончины, которая в состоянии искупить его грехи?
Последний вопрос для меня особенно труден. Я смотрел только отрывки мемориальной службы в Стэйплз центре, уклонившись от просмотра как от поругания его памяти, как от морального оскорбления. Перед нами человек, который почти наверняка умер от передозировки лекарственных веществ. Однако вместо того, чтобы осознать и донести до публики хоть малое понимание величины трагедии, они превращают похороны в концерт.
Америка должна прочесть наши беседы и узнать настоящего Майкла Джексона. Людям необходимо осознать, что он никогда не был фриком. Он был рождён не для того, чтобы быть сумасшедшим. Но при этом избранный им наркотик – слава – и бесконтрольность его жизни абсолютно разрушили его жизнь.  Он растерял как свою невинность, так и талант. И его бессмысленная смерть вопиет об искуплении.
Принципиальная трагедия его жизни заключалась в том, что он ошибочно принимал внимание за любовь, привязанность фанов за семью, материальные приобретения за истинную духовную цель. Никогда не забуду, как, когда мы только начали записи наших бесед, Майкл сказал удивительную вещь, которую я делаю эпиграфом этой книги:
«Я хочу сказать то, что никогда раньше не говорил, и это правда. У меня нет причин лгать тебе, и Бог знает, я говорю правду. Думаю, весь мой успех, вся моя слава – а я всего этого хотел – всего этого я хотел потому, что хотел быть любимым. Вот и всё. В этом – истинная правда. Я хотел, чтобы люди меня любили, истинно любили меня, потому что я никогда по-настоящему не чувствовал себя любимым. Я знал, что у меня есть способности. И я подумал: может, если я отточу своё мастерство, люди будут любить меня ещё больше. Я просто хотел, чтобы меня любили. Думаю, очень важно – быть любимым и говорить людям, что и ты их любишь. Смотреть в их глаза и говорить об этом».
Помню, как я был поражён, услышав об этом, какой у него был тогда срывающийся голос – и это так явно показывало, как страдал он от одиночества. Невозможно читать его слова, не ощущая громадного сочувствия к душе, которая была окружена поклонением ему как герою, но при этом остававшейся столь абсолютно покинутой. Ведь Майкл принимал за любовь внимание поклонников, которые любили его за то, что он делал, и никогда не знал любви человека, который любил бы его за то, какой он есть.
Древние учителя Талмуда провозгласили, что слова, исходящие из сердца, проникают в сердце. То, что Майкл впустил меня в своё сердце своими словами о том, что карьера ему была нужна для любви, которой он так и не познал в детстве, столь поразило меня, что с тех пор мы стали очень духовно близки. Я был призван разделить с ним его одиночество.

Детство, одиночество, мультфильмы и братья

ШБ: В каком возрасте ты осознал, что пропустил своё детство?
МД: Я помню это чётко… Ты как будто всё время куда-то мчишься и не можешь выйти, и думаешь: «О Боже, что я делаю?» А у тебя уже есть обязательство, и ты не можешь от них освободиться. Это поразило меня ещё до подросткового возраста. Я так сильно хотел поиграть в парке через улицу, потому что дети там играли в бейсбол и футбол, но мне надо было записываться. Я мог видеть этот парк, прямо напротив. Но мне надо было идти в другое место и работать до поздней ночи, делая альбомы. Я сидел там, глядя на детей, и слёзы текли по моему лицу, и я говорил: «Я в ловушке, мне нужно заниматься этим всю оставшуюся жизнь. У меня контракт». Но я хотел пойти туда так сильно, что это меня убивало. Так хотелось иметь друга, которому можно было бы сказать «привет»! Я ходил по улицам, в поисках хоть кого-нибудь, с кем можно было бы поговорить. Я уже рассказывал.
ШБ: Сколько тебе было?
МД: Это было когда я записывал «Триллер».
ШБ: Значит, ты был величайшей мировой звездой и…
МД: И искал человека, с которым мог бы поговорить. Я был так одинок, что мог плакать в своей комнате наверху. Я думал: «Так больше нельзя. Надо убираться отсюда», - и бродил по улицам. Помню, даже обращался к людям с вопросом: «Будешь моим другом?»
ШБ: Наверное, у них был шок.
МД: Они такие: «Майкл Джексон!» А я: «Боже мой, ты будешь моим другом потому, что я Майкл Джексон? Или потому, что я – это я?» Мне просто нужен был кто-то, с кем можно было бы поговорить.
ШБ: Нашёл?
МД: Ну да, я пошёл в парк, и там были дети, которые катались на качелях.
ШБ: Так вот когда ты решил, что ответом на твои проблемы могут быть дети. Они были единственными, которые приняли тебя просто как человека?
МД: Да. Правильно.
ШБ: Именно в этом возрасте тебя поразило, что ты потерял детство, потому что дети – это единственные люди, с которыми ты можешь себя идентифицировать.
МД: Я очень от этого страдал. Я знал тогда, что что-то во мне не так. Но мне нужен был кто-нибудь… Возможно, поэтому у меня появились манекены. Скажу так: потому что я чувствовал, что мне нужны люди, кто-нибудь, а их не было. Я был слишком застенчив в обществе настоящих людей. Я не разговаривал с ними. Это не то, как старушки разговаривают с растениями. Но я всегда думал, что мне нужен кто-то, в окружении кого я могу чувствовать себя среди людей. Я всегда думал: «Почему я их покупаю?» Они как настоящие дети, малыши, как люди, и я чувствую себя как будто я в комнате с людьми.
ШБ: Почему ты был таким застенчивым, что даже не мог разговаривать с настоящими людьми? Не потому ли, что тебя учили только выступать, но не дали возможности просто тусоваться с друзьями?
МД: Точно. У меня не было времени на тусовки.
ШБ: Ты до сих пор чувствуешь себя одиноким?
МД: Совсем не так, как тогда. Нет.
ШБ: Понятно, у тебя же есть дети, а это большая разница. Но какая-то часть нас может быть родителем, а другая нуждается в других формах общения.
МД: Общения какого рода?
ШБ: Нужен кто-то, кому ты можешь облегчить душу эмоционально, так, как Принс или Пэрис не поймут.
МД: Ммммм… Друзья – те люди, которым можно доверять. Элизабет Тэйлор, кто-то в этом роде… Мэк (Макколей Калкин), Ширли Темпл (Блэк), люди, которые прошли через то же, что и я.
ШБ: Это обязательно должны быть люди, прошедшие через то же, все эти дети-звёзды?
МД: Они (люди, которые не были звёздами в детстве) говорят: «Да, я знаю, о чём ты» - но они не знают. Они просто соглашаются с тобой.
ШБ: Вы обсуждаете с друзьями, которые были звёздами в детстве, какие-то их личные переживания? Или вам даже нет надобности об этом говорить, потому что вы понимаете друг друга интуитивно?
МД: Знаешь, это как телепатия. Посмотрел бы ты на нас с Ширли Темпл.
Незадолго до этого разговора Майкл гостил у Ширли Темпл Блэк в Сан-Франциско.
ШБ: Вы до сих пор поддерживаете связь?
МД: Надо бы ей позвонить. Хочу опять ей позвонить. Я всё благодарил её, а она говорила: «За что?», - а я говорил: «За всё, что ты когда-либо для меня сделала».
ШБ: Не думаешь когда-нибудь посвятить ей песню?
МД: С удовольствием.
ШБ: Так что Макколею Калкину не приходится говорить тебе: «Когда я был на съёмочной площадке, мой отец сделал то-то и то-то». Вам даже не приходится вести такие разговоры?
МД: О да. Он как раз один из этих драгоценных милых людей, всегда остающихся детьми, Макколей Калкин… Он спрашивает: «Как я вообще попал во всё это? Я никогда не просил делать из меня актёра». Он всегда хотел выйти из игры. Ты бы видел, какой он, когда бросается на своего отца, Боже. Всё это закипает в нём и, знаешь, такое происходит… О, да я видел это сам (кричит): «Мэк, иди сюда!» - эти крики…
ШБ: Понятно, это напоминает тебе о том, через что ты прошёл сам. Ему пришлось выбирать так же, как и тебе. Он старался держаться за своё детство так долго, как он мог. Но есть другие дети-звёзды, такие как Брук Шилдс, с кем вы когда-то были близкими друзьями. Что ты можешь сказать о таких, как она, которые, кажется, не делали никакого выбора в детстве, которые не пытаются воскресить своё детство? Думаешь ли ты, что за это нужно предъявить счёт? Не кажется ли тебе, что Макколей Калкин и ты, как и другие, можете рассуждать более здраво, потому что вы понимаете, чего вы лишились, и хотите это компенсировать?
МД: Знаешь, некоторые люди понимают, а некоторые нет. В случае с Брук, она начинала как модель, а это не предполагает, что ей нужно было проводить целый день, день за днём, на съёмочной площадке. Она была моделью. Она не была звездой кино пока не снялась в фильме «Малышка-красотка» в роли проститутки в возрасте… Думаю, где-то около 12-ти лет у неё всё это началось. Её много фотографировали, это было не так, как у нас – каждый день, с утра до вечера. Думаю, это по-разному влияет на людей, но это одно и то же. Она очень милая, умная. Она не ветреная. Она действительно умная. Многие думают, что если красивая, то вертихвостка. Она не такая.
ШБ: С кем ещё из детей-звёзд вы дружили?
МД: Немногие остались в живых. Вот что пугает. Многие занимаются саморазрушением.
ШБ: Когда тебе было 13, ты стал героем мультсериала. Это было трудно выдержать?
МД: Я рано вставал по субботам. Не мог дождаться.
ШБ: Когда начнутся «Джексоны»?
МД: Когда начнётся мультик о «Пятёрке Джексонов». Мне казалось, это честь – быть героем мультфильма. Я был так счастлив, ты даже не представляешь. Нам ничего не приходилось делать. Озвучивали другие. Нас просто сделали мультяшками и использовали наши песни с уже записанных альбомов, и это продолжалось годами. Помню, я был в Брунее в больнице, я тогда давал концерт для султана. Это была красивейшая больница, я таких раньше не видел. И вот я лежу в кровати, и по телевизору показывают мультик «Пятёрка Джексонов», и я просто не поверил глазам. Его до сих пор показывают. Та же самая компания снимала мультфильмы и про Битлз, и про Осмондов, и про нас.
ШБ: Так это одна из сторон, которая тебе нравится?
МД: О, мне это очень нравится.
ШБ: Сделало ли это тебя ближе к детям во всём мире? Ведь ты знаешь, что дети всё воспринимают правильно.
МД: Мне это очень нравилось. Я попадал как бы в другой мир. Это как: «Господи, я в другом мире!» Странное было ощущение. Думаю, я радовался мультику больше, чем  когда мы записывали хиты, давали концерты и всё такое. Мультфильм впечатлил меня больше всего остального.
ШБ: Хорошо, поговорим о том, что из пяти братьев ты получал больше внимания, чем любой другой. Ты стал звездой с тех пор, как начал сольную карьеру. Каково было это выдержать твоим братьям? Каково было это для тебя? Была ли какая-то аналогия с библейской историей об Иосифе, которому оказывалось больше внимания, чем остальным братьям, пока они не отомстили ему?
МД: Мне это не приходило в голову, и я этого не видел до того времени, как они перестали это скрывать. Мама это замечала, но не обращала на это моего внимания. Но я думаю, их жёны в какой-то степени подстрекали их к этому. Это и развалило нас как группу. Женщины развалили «Битлз». Они же разлучили дуэт Мартина и Льюиса. Они многих великих развели. Женщины вмешиваются во всё, и говорят одному из группы: «Ты звезда. Он нуждается в тебе, а ты в нём - нет». На следующий день он является на работу напыщенный гордостью, и все начинают ссориться. Это и произошло со мной и братьями. Так и было. Я видел, как это происходило.
ШБ: Это несколько настроило тебя против брака, да?
МД: Да. Я сказал: «Не хочу, чтоб такое происходило со мной». Сказал: «Я не женюсь». Я это годами твердил.
ШБ: Была ли какая-то возможность остановить это? Ты мог просто сказать братьям: «Послушайте! Что с нами происходит?» Мог ли ты это остановить? Они женились молодыми. Наверняка они тоже чувствовали себя одинокими.
МД: Они рано женились, чтобы уехать от отца, из дома. Мы умоляли их не жениться, но они женились.
ШБ: Почему ты надолго задержался в доме?
МД: Я был там, когда «Триллер» взобрался на вершину. Мне всё казалось, что я маленький, что мне ещё рано уезжать, что я ещё мальчик, что ещё рано покидать дом. Я действительно в душе так себя чувствовал.
ШБ: Но ты всё ещё боялся отца? Как это можно совместить?
МД: Он уже не был в то время моим менеджером, но он получал гонорар, и стал несколько спокойнее. Он гордился мной, но никогда бы это не признал.
ШБ: Хотел ли ты услышать это от него?
МД: Мне это было нужно.
ШБ: Больше, чем от кого-либо другого?
МД: Да.
ШБ: Он до сих пор так этого и не сказал. Не говорит и теперь? Как ты думаешь, он знает, что ты самая большая звезда в мире, или даже не понимает этого?
МД: Он знает это, но ему трудно сделать комплимент. Это сделало меня перфекционистом, я старался произвести на него впечатление. Бывало, он стоял среди зрителей с вот таким лицом. Он делал так (корчит рожи), и мы пугались до смерти, думая: «Мне нельзя сбиться, а то он всех нас убьёт». Все аплодировали, а он так: «Тебя надо проучить. Не сбивайся». Я думал: «Господи, после шоу у нас будут проблемы».
ШБ: Предположив, что в жизни всего две движущие силы – страх и любовь – мог ли бы ты пойти ещё дальше, если бы тебя мотивировала любовь? Если бы отец сказал: «Майкл, я всё равно буду любить тебя, но ты это сможешь!» Уверен, сейчас ты можешь даже преуменьшать значение страха, внедрённого в тебя отцом. Но проблема в том, что ты стал самой большой звездой на планете. Так может страх – лучшая мотивация, чем любовь?.. Честно говоря, я в это не верю. Но неужели твой пример не показывает, что это так?
МД: Думаю, здесь есть равновесие. Стоило ли отказываться от чувства отцовства? Стоило ли отказываться от всей любви, которой я мог бы его одарить, если бы между нами было чувство товарищества – когда вы смотрите в глаза друг другу, гуляя по парку, держась за руки? Я не думаю, что хоть что-то стоило того, чтобы от этого отказаться. Мне жаль. Но это и есть золото мира.
ШБ: Твоя карьера сейчас страдает от того, что ты – отец-одиночка. Ты готов к такой цене?
МД: Нет, не готов. Я могу заниматься и тем, и другим. Чувствую, что я должен.
ШБ: Ты чувствуешь, что эту силу, этот дар дал тебе Бог, и ты обязан делать что-то со всем этим?
МД: Я обязан.
МД: Он проделал блестящую работу, подготовив меня к работе артиста на сцене, но как отец он был очень, очень строг. Мне тяжело его судить, но я бы как отец вёл себя совершенно по-другому. Я никогда не чувствовал его любви. Помню, мы летали в самолётах, и меня приходилось держать, потому что я терпеть не мог турбулентности, и я кричал и брыкался, когда приходилось взлетать во время дождя. Помню это очень хорошо. Он никогда не обнял меня, не дотронулся даже, и стюардессам приходилось подходить и держать меня за руку, успокаивая.
ШБ: Он был сердитым человеком?
МД: Думаю, он был жестоким. Не знаю, почему. Боже, он уже не такой, как был, но он был грубым. Самым грубым человеком, которого я встречал в жизни.
ШБ: Что если бы кто-нибудь сказал: «Слушай, Майкл, невозможно иметь и то и другое. Он был прекрасным менеджером, но не был тёплым и любящим родителем. Он научил тебя двигаться, научил дисциплине». Ты же не скажешь, что отказался бы от того, чтобы быть величайшим артистом, и вместо этого выбрал бы полное любви детство? Или ты думаешь, что такой выбор делать бы не пришлось, потому что можно было бы стать артистом и без строгости?
МД: Он мог бы делать всё, что он делал, но и находить время для проявления отцовских чувств – поиграть в игру или побросать друг другу мяч. Помню, я рассказывал тебе однажды, как он посадил меня на пони. Не думаю, что он может себе представить, насколько это запечатлелось в моей памяти.
ШБ: Это одна из наиболее трогательных историй об отцовстве, которые мне доводилось слышать. То, что один-единственный жест со стороны отца может оставить такой неизгладимый отпечаток – это поразительно и очень трогательно.
МД: Я думаю об этом с позиции сегодняшнего дня, и мне хотелось бы, чтобы он сделал ещё хоть что-нибудь, ну хоть что-нибудь. До сих пор я относился к этому совсем по-другому.
ШБ: А может быть, тебе не так сильно хотелось бы доказать, что ты чего-то стоишь. Если бы тебе показали много любви в детстве, возможно, тебе не нужно было бы, чтобы мир тебя любил, и ты не стал бы суперзвездой. Мог бы ты отказаться от карьеры, для того, чтобы тебя больше любили в детстве?
МД: Нет. От этого я никогда бы не отказался. Это моя работа. Мне дали талант не без причины. Я действительно в это верю и чувствую…
ШБ: …что Бог избрал тебя, дал тебе этот особый…
МД: Я действительно в это верю. Если бы ты видел эти лица по всему миру, слышал, как люди говорят: «Спасибо тебе, спасибо, ты спас мою жизнь и жизнь моих детей. Можно до тебя дотронуться?» - и потом они начинают плакать. Это как исцеление. Нам это дано с определённой целью… чтобы помогать людям.
ШБ: Значит, то, что Ширли Темпл сделала для тебя с помощью тех плакатов (которые ты мог повесить в номере отеля, чтобы чувствовать себя в безопасности), ты тоже делаешь для людей по всему миру, и в гораздо большей степени.
МД: О даааа! Даааа! Вот это оно и есть, и я просто хотел бы сказать спасибо (Ширли Темпл Блэк за то, что она вдохновляла Майкла в моменты депрессий). Я заплакал, я не мог сказать ни слова, а она взяла меня за руку и вот так её погладила.
ШБ: Майкл, когда ты говорил ей, что не знаешь, сможешь ли продолжать, а потом смотрел на постеры фильмов, в которых она снималась в детстве, что могло тебя сломать? Что это было? Злоба людей? Тот факт, что приходится всегда тяжело работать, чтобы доказывать, что ты лучший? Или всё это вместе?
МД: Тяжёлая работа, неимение возможности остановиться, поиграть и повеселиться. Мы немного развлекались в отелях, кидаясь подушками с братьями, бросая вещи из окна. Но на самом деле нам приходилось несладко. Помню, как мы собирались в Южную Америку, и когда уже надо было выходить, я расплакался так сильно, что решил спрятаться. Я не хотел ехать и говорил: «Хочу быть как все. Хочу быть нормальным!» Но отец нашёл меня, заставил сесть в машину и поехать, потому что мы должны были давать концерт. Потом в дороге ты встречаешь людей, кто-то живёт на твоём этаже, возможно, семья. И вы знаете, что надо веселиться изо всех сил, потому что у вас мало времени, и больше вы не увидитесь, и это больно. Ты узнаёшь, что дружба не может длиться долго. Такой опыт ранит очень больно, особенно если ты маленький ребёнок.
ШБ: Всю жизнь тебе приходилось ставить карьеру впереди отношений, связанных с заботой. А есть ли сейчас в твоей жизни какое-то проявление заботы? Машина не может ездить без бензина, и ты не можешь жить без любви, которую получаешь. Невозможно только давать любовь и никогда не получать её. И говорить, что ты получаешь её от поклонников, недостаточно, Майкл, потому что они любят тебя за то, что ты делаешь, а не за то, кто ты есть. Они любят тебя за электричество и возбуждение, которое ты привносишь в их жизни.
МД: Я получаю её, когда смотрю в глаза моих детей, в которых светится счастье и радость. Они спасли мою жизнь, так что я хочу… отдать её им (Майкл начинает плакать). Они спасли меня. Я не шучу. Просто быть с ними, видеть их. Это меня спасло.
ШБ: Когда ты рос, были ли случаи того, что данные тебе обещания не выполнялись?
МД: Отец не выполнил одно очень важное, на что я сержусь до сих пор.
Он уговорил меня подписать один контракт с Коламбией, когда мне было 18 лет, обещая, что я пообедаю с Фредом Астором. Отец знал, что я люблю Фред всем сердцем. Он знал, что я подпишу, даже не читая, и он ушёл счастливый и никогда ничего не сделал для того, чтоб выполнить обещание. Никогда не сказал «прости», ничего такого. Это разбило мне сердце. Он посмеялся надо мной.
ШБ: Ты когда-нибудь говорил ему, как тебя это расстроило?
МД: Нет. Он по сей день не знает, как меня обидел. Поэтому я не даю обещаний, которые не мог бы выполнить.

Страх Майкла перед отцом

ШБ: Знаешь, Майкл, я помню, что осуждал своего отца, а потом перестал, потому что понял, что у него были свои трудности. У него была очень трудная жизнь, начавшаяся в страшной нужде в Иране. Евреям было непросто расти в Иране. Кто знает, на что было похоже его детство?.. Ты до сих пор осуждаешь своего отца?
МД: Раньше – да. Я так злился на него, бывало. Я заходил в свою комнату и просто кричал от гнева, потому что не мог понять, как человек может быть таким порочным и злым. Скажем, иногда, когда я уже спал, это было около 12 ночи – а я весь день записывался, пел, никаких игр, веселья – и он приходил домой поздно и говорил: «Открой дверь». А дверь закрыта. Он говорит: «Даю пять секунд и выбиваю дверь». И начинает бить по ней, ломая. Говорит: «Ты почему не подписал контракт?» Я такой: «Не знаю». Он: «Ну так подписывай. Если не подпишешь, я тебе покажу». И я думал: «О Боже, ну почему? Где любовь? Где его отцовская привязанность?» Я думал: «Неужели у всех так?» Он мог швырнуть тебя и ударить изо всех сил. А он был очень сильным.
ШБ: Понимал ли ты тогда, что ты для него – машина для зарабатывания денег?
МД: Да, абсолютно.
ШБ: Точно, как описывал Макколей Калкин? Так что ты чувствовал, что тебя используют?
МД: Да. И однажды – не хочется даже это повторять – однажды он сказал (Боже, благослови отца, потому что он делал некоторые удивительные вещи и был великолепен, он был гениален), но однажды он сказал: «Если кто-нибудь из вас, парни, когда-нибудь прекратит петь, я раздавлю вас, как горячую картошку». Это причинило мне боль. Можно было подумать, что он не думает, что у нас может быть сердце и чувства. Почему он не подумал, что это может нас обидеть? Если бы я что-либо подобное сказал Принсу или Пэрис, их бы это обидело. Нельзя говорить такого детям, и я этого никогда не забывал. Это влияет на наши сегодняшние отношения.
ШБ: Получается, если ты не будешь для него выступать, он не будет тебя любить?
МД: Он бы раздавил нас как горячую картошку. Так он сказал.
ШБ: Ваша мать когда-нибудь вмешивалась и говорила «Не слушайте его, он не то хотел сказать»?
МД: Она всегда была тылом, когда он выходил из себя – швырял нас, бил. Я слышу это как сейчас. (Передаёт её слова женским голосом). «Джо, не надо, ты их убьёшь. Нет! Нет, Джо, это слишком», - и тогда он ломал мебель, и это было ужасно. Я всегда говорил, что если бы у меня были дети, я бы никогда не вёл себя подобным образом. Я бы не тронул волоса на их головах. Говорят, что те, с кем плохо обращались, сами плохо обращаются с другими, но это неправда. Неправда. Я веду себя совершенно противоположным образом. Самое худшее, что я делаю – заставляю их недолго стоять в углу, и всё, и в это время с ними не общаюсь.
ШБ: Думаю, ты прав. Не могу согласиться, когда говорят, что те, с кем плохо обращались, сами плохо обращаются с другими. Что ж, значит, ты обречён быть плохим человеком?..
МД: Это неправда. Я всегда давал обещание себе, что никогда не буду таким. Если – это могло быть в фильме или универмаге – я слышу, как кто-то кричит на ребёнка, я не могу удержаться от слёз. Потому что я вспоминаю, как обращались со мной, когда я был маленьким. Я не могу сдержаться, меня трясёт, и я плачу. Не могу этого выносить. Это так тяжело.
ШБ: Когда мои родители разошлись, мы переехали, и отец жил от нас в 3,5 тысячах миль. Было трудно с ним сблизиться. Но я люблю его, стараюсь никогда его не осуждать, и я сделал над собой усилие, чтобы стать ближе к нему. Мы вынуждены серьёзно придерживаться библейского завета всегда почитать родителей. В Библии не говорится: «Почитайте их, если они того заслуживают». Нам просто дана заповедь их почитать. Они заслужили это просто тем, что дали нам жизнь.
МД: Я до сих пор боюсь отца. Он заходил в комнату – и, Бог знает, что я говорю правду – я много раз падал в обморок в его присутствии. Один раз точно, чтоб не соврать. Меня рвало перед ним, потому что когда он входил в комнату, появлялась эта его аура, у меня начинал болеть живот, и я знал, что мне сейчас будет плохо. Он сейчас сильно изменился. Время и возраст его изменили. Он встречается с внуками, хочет быть лучшим отцом, чем был. Такое впечатление, что корабль сошёл с курса, а мне так трудно принимать этого другого человека, который уже не тот человек, с которым я вырос. Хотелось бы мне, чтобы он понял всё это раньше.
ШБ: Так почему же ты до сих пор его боишься?
МД: Потому что на мне шрамы, раны.
ШБ: Значит, ты до сих пор смотришь на него как на того человека, которым он был. Тебе тяжело увидеть в нём обновлённую личность?
МД: Не могу этого сделать. Я перед ним как тварь дрожащая. Как-то он спросил: «Почему ты меня боишься?» Я не мог ответить. Хотел сказать: «Знаешь ли ты, что ты сделал?» (голос срывается) «Знаешь ли ты, что ты со мной сделал?»
ШБ: Мне важно услышать это. Потому что как твой друг и как человек, которого всё время о тебе спрашивают, мне так важно понять всё это. Важно, чтобы мир всё это понял. Видишь ли, Майкл, никто бы не посмел судить о тебе так сурово, если бы услышал это. Люди скорее старались бы вникнуть в причину твоих страданий, чем просто выносили бы тебе приговор. Ты зовёшь его отцом или Джозефом?
МД: Нам не разрешалось называть его отцом, когда мы росли. Он говорил: «Не называйте меня папой. Я Джозеф». Вот так он нам говорил. А сейчас он хочет, чтоб его звали папой. Мне это трудно. Я не называю его папой. Он настаивал на этом: «Не называй меня папой. Я Джозеф». Мне нравится, когда Принс и Пэрис называют меня папой или как итальянские дети говорят «папа» или еврейские «поппи». Так мило, и как можно не чувствовать гордость от этого? Это же твоё продолжение.
ШБ: С какого возраста он просил вас не называть его отцом?
МД: С самого раннего, и до времени «Off the Wall», «Thriller».
ШБ: Может, ему так легче было исполнять свои профессиональные обязанности?
МД: Нет. Он хотел чувствовать себя этаким молодым жеребцом. Он был слишком крут, чтобы быть папой. Он был – Джозеф! Не дай Бог он услышит, что я говорю о нём такое…
ШБ: Где-то я читал, что твоя мама хотела развестись, и даже подавала заявление, или нет?
МД: Не знаю, подавала ли, может быть. Нет, нет, она не подавала. Она хотела, много раз, из-за других женщин или из-за того, что с ним было трудно. Но по религиозным соображениям она могла развестись только на почве прелюбодеяния. Он давал много поводов, она знала об этом. Но она настолько святая, что не могла расстаться с ним. Она знала, чем он занимается, уходя, и он приходил и ложился с ней рядом, а она настолько праведна – я никого не знаю, кто мог бы с ней сравниться. Она как Мать Тереза. На Земле очень мало таких людей.
ШБ: Значит, она испытала много страданий и сохранила свою чистоту. Кажется ли тебе, что она уже слишком долго страдает? Что ей не стоило бы мириться с этим?
МД: Мы даже упрашивали её развестись с ним. Мы говорили: «Мама, разведись». А она всегда: «Оставьте меня в покое. Нет!» Мы говорили: «Отделайся от него», мы даже кричали, когда были маленькие: «Разведись!» Но много лет мы слышали, как во двор въезжает его машина. Он всегда водил большой Мерседес, а водит он очень медленно. «Джозеф приехал, Джозеф дома, быстрее!» Все разбегаются по комнатам, стучат дверьми.
ШБ: Так сильно вы его боялись?
МД: Да. Я всегда говорил: «Когда я буду приходить домой, я хочу, чтобы мои дети бежали к дверям с криком «папа», и прыгали вокруг», и мои дети так и делают. Мне хотелось совсем не такого. Я не хотел бы, чтобы они убегали.

Болезненное благословение: всё, что мне было нужно, это быть любимым.

ШБ: Бог всегда отвечал на твои молитвы?
МД: Обычно да. Абсолютно. Потому я и верю.
ШБ: Чувствуешь ли ты, что Он был с тобой в самые трудные моменты жизни?
МД: Была одна вещь, о которой я просил, но не получил. Она не материальная. Я сейчас скажу нечто, о чём никогда не говорил, и это правда. У меня нет причин лгать тебе, и Бог знает, я говорю правду. Думаю, весь мой успех, вся моя слава – а я всего этого хотел – всего этого я хотел потому, что хотел быть любимым. Вот и всё. В этом – истинная правда. Я хотел, чтобы люди меня любили, истинно любили меня, потому что я никогда по-настоящему не чувствовал себя любимым. Я знал, что у меня есть способности. И я подумал: может, если я отточу своё мастерство, люди будут любить меня ещё больше. Я просто хотел, чтобы меня любили. Думаю, очень важно – быть любимым и говорить людям, что и ты их любишь. Смотреть в их глаза и говорить об этом.
ШБ: Но Майкл, обратная сторона всего этого – то, что если бы ты получил огромную порцию любви в детстве, ты не стал бы работать так самоотверженно, чтобы завоевать успех.
МД: В том-то и дело. Поэтому я и не хотел бы ничего менять, потому что всё сложилось к лучшему.
ШБ: Можно сказать, что ты сумел превратить пренебрежение в благословение?
МД: Да.
ШБ: Помню, что ответил Пол Маккартни на вопрос о тебе, когда ты стал большой звездой. Кто-то ему сказал: «Майкл Джексон – он ведь наверняка кончит как все эти рок-звёзды – смерть в тридцать лет, наркотики?» А Маккартни сказал: «Нет. У Майкла совершенно другой характер. Он не ругается, он не пьёт». Знал ли ты о себе, что у тебя есть характер, с которым, если так продолжать и дальше, тебя не сломает ни слава, ни успех?
МД: Да. Я всегда был довольно целеустремлённым. Я всегда ясно видел то, что хотел сделать, цели, которых хотел достичь, и ничто не могло меня остановить. Я собираюсь с силами и знаю, чего хочу и как этого достичь, и при этом не распыляюсь по сторонам. И хотя иногда меня подстерегают неудачи, я продолжаю гонку, испытывая себя на прочность, чтобы достичь этих целей. Вот что держит меня на этой дистанции. Я упорный.
ШБ: Если ты совершенно доволен тем, кто ты есть, что ты скажешь о… ты сказал, что ничего бы не изменил, потому что знаешь, что каким бы ни был твой опыт в детстве, он привёл к тому, кем ты стал, к этому успеху. Так ты и не сделал бы ничего иначе?
МД: Нет. Я чувствую боль других детей благодаря моему прошлому, и я счастлив этим.

Годы в рядах Свидетелей Иеговы. Религия

ШБ: Как ты думаешь, ненависть к человеческой гордости происходит из твоего религиозного воспитания?
МД: Оно не раз было источником боли и не раз помогало мне.
ШБ: Каким образом оно приносило тебе боль?
МД: Эээ… (долгое молчание) Когда в прошлом я делал некоторые вещи, не осознавая, что они противоречат религии, и меня за это порицали, это меня почти сломало. Кое-что из того, что я делал как артист, оказывалось нарушением правил, чего я не мог понять, и когда меня подвергли суровой критике, я был очень задет. Меня почти уничтожили. Мама видела, как это было.
ШБ: Ты говоришь об их неодобрении, они тебя отвергали?
МД: Когда я впервые станцевал лунную походку на 25-летии «Мотаун», мне сказали, что я исполнил низкопробный танец, грязный, и многие месяцы мне говорили, что я больше не должен так танцевать. Я сказал, что 90,9% любого танца – это движения бёдрами. Мне говорили: «Мы не хотим, чтобы ты так делал». Так что какое-то время я обходился без этих движений. Потом я снял «Триллер» со всеми этими призраками и упырями, и мне сказали, что это демоническое произведение, прославляющее оккультизм, и Брат Джексон не может быть в этом замешан. Я позвонил своему адвокату и, плача, просил: «Уничтожь плёнку, скажи, чтоб её уничтожили». Благодаря тому, что он не пошёл мне навстречу, у людей сегодня есть возможность смотреть «Триллер». Меня заставили стыдиться того, что я сделал, до такой степени, что я даже отдавал распоряжение уничтожить видео.
ШБ: Итак, ты видел две стороны религиозности – любящую сторону, которая учила тебя ненавидеть гордость и унижение, но кроме этого ты подвергся тому, что можно назвать мелочностью и нетерпимостью.
МД: Дело в том, что они иногда небеспристрастны. Не думаю, что Бог хотел, чтобы было так. Вот я не праздновал Хэллоуин много лет, а сейчас праздную. Я так много потерял. Это же здорово – ходить по домам, а люди тебя угощают. В мире должно быть больше таких традиций, это нас сближает!
ШБ: Вы берёте с собой Принса и Пэрис?
МД: Обязательно, у нас есть друзья в нашем районе, к которым мы ходим, а они угощают нас конфетами. Мне хочется показать детям, что люди могут быть добры. Мы складываем конфеты в сумку, а потом (шепчет) я меняю обычные конфеты на леденцы в виде глаз.
ШБ: Вчера вечером я разговаривал с Эндрю Салливаном, журналистом, бывшим редактором «Новой республики». Мы спорили о гомосексуализме в университете, а потом говорили о тебе, и ему было удивительно услышать о тебе что-то хорошее. Он сказал: «А почему я ничего об этом не знаю?» Я сказал: «Не знаю». Ты так глубоко рассуждаешь, Майкл, вот как сейчас о сути Хэллоуина, да ты просто должен делать пресс-релизы о таких вещах. «Суть праздника Хэллоуин в том, что дети узнают, как добры могут быть незнакомые люди». Мне это нравится! Это хорошая мысль. В этом празднике появляется нечто более значимое, чем просто хождение по улицам и выпрашивание сладостей.
МД: Под своей маской я плачу. Правда. Когда я хожу с ними, и люди говорят «Откройте сумку» - я думаю, как много я потерял в детстве. Я не знал, что это так… Ты смотришь им в лицо, а они дарят тебе подарок. Это замечательно. Дети приходят, открывают сумку, а потом говорят: «О, посмотри на это!» - они так живо откликаются. Думаю, это очень добрая традиция. Это то, в чём я горд за Америку.

Близость к Богу

ШБ: Ты получаешь удовольствие от выступлений и занятий музыкой?
МД: Да. Я люблю этим заниматься. Если б это не доставляло удовольствие, я бы этим не занимался. Я занимаюсь этим, потому что по-настоящему это люблю. Нет большего счастья, чем танцевать и выступать на сцене. Это как прославление. И когда ты достигаешь такого состояния, в которое погружаются многие артисты, когда они становятся одним с музыкой, с аудиторией, - когда ты входишь в это состояние, ты как бы погружаешься в транс, вы с аудиторией как бы перенимаете свойства друг друга. Вы начинаете отображать друг друга, чувствовать, что будет в следующий момент. Нужно знать, куда ты направляешь эту силу, и откликаться. Это как игра в пинг-понг. Это как перелёт птиц, и все в стае знают, куда они летят. Или как косяки рыб. Они общаются телепатически, они все на одной волне. То же самое происходит, когда ты на сцене: ты единое целое с музыкантами, с танцем, с музыкой, и ты как бы в трансе. Господи, и все эти люди – они как будто у тебя на ладони. Это невероятно. Чувствуешь, как эта сила тебя трансформирует.
ШБ: Что это за сила, которая даёт тебе такие ощущения? Это божественное?
МД: Это божественно, это чисто, это откровение. Я не хочу, чтобы это звучало с каким-то религиозным оттенком, но эта энергия божественна. Кто-то называет это духом, как чьё-то присутствие наполняет помещение. Кто-то рассуждает об этом более приземлённо. Религии часто принижают значение этого, потому что они говорят об этом как о чём-то демоническом, культовом, дьявольском. Это не то. Это от Бога. Это чистая богоподобная энергия. В ней чувствуется божественный свет.
Иногда я выступаю – как на 25-летнем юбилее «Мотаун» - или исполняю «Billie Jean», или когда я впервые показал «лунную походку», публика кричала. Я делаю всего маленький шажок - и все кричат, ты взмахиваешь рукой – и все «Аааааа!», что бы ты ни делал. Я просто погружаюсь в транс от всего этого. Такое впечатление, что я это всё только чувствую, а не слышу. Я отрешаюсь от всего. Когда песня заканчивается, и ты открываешь глаза, видишь реакцию зала, и удивляешься, потому что ты был в другом мире. Я был там в тот момент, в момент работы.
ШБ: Так что в этом ты ни под кого не подстраиваешься. Возможно, в этом и есть твоя сила как исполнителя. Ты никогда не делал то, что хотят люди, в том смысле, чтобы кого-то успокоить, под кого-то прогнуться.
МД: Нет.
ШБ: Можешь ли ты научить этому других? Если в такие моменты твоё сердце переполняет горечь или ненависть, в эти божественные моменты, как ты их называешь, - очищается ли твоё сердце?
МД: Очищается. Ты становишься выше всего этого. Потому я и люблю это, потому что тебя уносит туда, где никто ничего не может делать. Всё уходит. Это точка невозврата. Это так чудесно. Ты взлетаешь. Это можно почувствовать, и  это не значит, что… и все, кто находится в зале, принимают в этом участие.

Религия и искание Бога в ритуалах

ШБ: Я всегда говорю, что главная цель религии – научить тебя в 20 лет тому, что ты сможешь понять только в 70. Другими словами, религия в принципе не создана для того, чтобы раскрывать секреты Вселенной. Она ясна, и её глубина как раз в её простоте: будь хорошим человеком, проводи время с детьми, люби Бога. Ты всё это и так знаешь, если тебе 80, но об этом нужно узнать в подростковом возрасте, чтобы ты не растратил жизнь зря.
МД: Правильно, я понимаю. Это то, о чём мы все говорим.
ШБ: Ты один из немногих людей, который кажется религиозным, хотя ты не практикуешь никаких ритуалов. Я имею в виду, что в тебе есть глубокое понимание духовности, но ты не придерживаешься обрядов какой-то определённой религии. Ты скажешь: «Как я поверил однажды, что Бог в церкви, так теперь я верю, что Он везде, Он в моём сердце… Я знаю теперь, что Бог – в тех мгновениях, когда я провожу время с детьми, я нахожу Бога в невинности».
МД: Да, это так, это правда.
ШБ: Видишь ли, ты очень религиозен, но очень важно также соединяться с Богом через ритуалы. Это как моя жена Дебби. Дебби на самом деле более духовна, чем я. Она просто чувствует Бога лучше, чем я. Мне часто требуется сделать, чтобы почувствовать. Я не так чист душой, как она. Я совсем другой.
МД: Так вы не ходите в…
ШБ: Мы ходим в синагогу каждую неделю, да.
МД: Каждую неделю?
ШБ: Обязательно.
МД: В какой день?
ШБ: В пятницу вечером и в субботу.
МД: Всегда?
ШБ: Да, конечно. Помнишь ту службу, которую мы провели в моём доме?
МД: С вами ходят все ваши дети?
ШБ: Да, конечно.
МД: А как много времени вы там проводите?
ШБ: В пятницу вечером около часа. Потом около трёх часов в субботу утром. Потом ещё час после субботнего полудня.
МД: И дети там с вами в течение трёх часов? И хорошо себя ведут?
ШБ: Ну да.
МД: Вот почему они такие послушные.
ШБ: Им это очень нравится. Очень нравится. А однажды в месяц я не хожу в синагогу, а остаюсь дома с ними и учу их молитвам, чтобы они знали, что произносить в синагоге.
МД: Так у вас есть эти молитвы?
ШБ: У нас раз в месяц происходит домашнее богослужение.
МД: Это, должно быть, красивые молитвы.
ШБ: О да, они красивые.
МД: Я знаю, они должны быть красивыми.
ШБ: Они очень просты. Еврейские молитвы не о каких-либо сложных вещах, они о простом. Молитвы связывают нас с Богом в суете будней. Он везде вокруг нас.
МД: Но они же красивые, не так ли?
ШБ: Они о том, как благодарить Бога за дождь, за прохлаждающий ветер. Они о том, как возносить благодарность Богу за все чудеса, которые Он явил в еврейской истории.
МД: Ух ты.
ШБ: Евреи очень древний народ. Он всегда заботился о нас.
МД: Ух ты, а ходят ли в синагогу Мушки и Баба? (Бабой мы зовём нашу дочку Рочел Ли, ей было тогда 3 года).
ШБ: Баба тоже ходит. Но не три раза на празднование Субботы, а только один раз субботним утром с Дебби. Хотя Дебби сейчас беременна, и хотя иногда она ходит три раза, сейчас ходит только по утрам. Ты знаешь, что мы ходим пешком, мы не пользуемся машиной. Нельзя водить машину в субботу.
МД: Как далеко вам приходится ходить?
ШБ: Не очень далеко. Примерно полмили. Не далеко.
МД: Все дети ходят пешком?
ШБ: Все.
МД: Правда?
ШБ: В Оксфорде, где я служил в качестве раввина одиннадцать лет, синагога была очень далеко. В Оксфорде мы каждый раз ходили по 3 мили.
МД: Вместе с детьми?
ШБ: Вечно шёл дождь. Всегда шёл дождь.
МД: Шмули, слушай, вы шли три мили?
ШБ: Три мили.
МД: И они не жаловались?
ШБ: Нет. Иногда они жаловались, если мы поздно возвращались, потому что мы ели со студентами вечером в пятницу, а возвращались часто заполночь.
МД: Я люблю вашу семью.

Расизм, религия и антисемитизм

ШБ: В общем, ты стал выразителем мнения людей, с которыми обходятся несправедливо. Как в песне «They Don’t Care About Us», главная мысль которой – они не заботятся о ком? О бедных? О третьем мире?
МД: Что ж, я бы сказал, они не заботятся о нас, о тех, к кому отнеслись несправедливо, о том, кого объявили вне закона, к тем, кого называют «ниггерами», кого называют жидами (слово, за использование которого меня осудили). Когда я был маленьким, у нас были адвокаты-евреи, бухгалтеры-евреи. Они чуть ли не спали со мной рядом, но они называли друг друга «жид». Я спросил: «Что это значит?» и мне сказали: «Это плохое слово для обозначения еврея. Как для чёрных ниггер». Я только вздохнул. Так что я с детства знал, что когда человека хотят унизить, о нём говорят «ниггер», «жид». А они это слово использовали. Они это неправильно воспринимали. Я бы так никогда… знаешь.
ШБ: Ты пытаешься заступиться за тех, у кого нет права голоса?
МД: Да, кто лишён этого права. Я бы никогда не учил кого-либо ненависти. Я совсем не об этом говорю.
ШБ: Гордишься ли ты тем, что ты американец? Чувствовал ли ты, давая все эти концерты за рубежом, что ты каким-то образом представляешь Америку?
МД: Надеюсь, меня поймут правильно, когда я скажу то, что сейчас скажу. Но я чувствую себя гражданином мира и не желаю принимать ничью сторону. Несмотря на то, что я американец, родился в этой стране, многим здесь горжусь, а многим гордиться и не приходится… например, невежеством, вот такими вещами, как на картине Нормана Роквелла, на которой изображена девочка, идущая в школу, а в неё бросают разными предметами.
Я не понимаю расизма. Моя мама – а она ангел, просто святая – как-то раз ехала из магазина, всего в квартале от дома в Энсино. Мама так любит каждого человека, а тот белый закричал ей из машины: «Убирайся обратно в Африку, ты, ниггер!» Это так меня ранило, ведь такое случилось с моей мамой… это было не более пяти лет назад. Он просто завидовал.
Знаю, как мои братья парковали свои Роллс-Ройсы, а когда возвращались, видели, как какие-то мальчишки брали ключи и царапали машину, потому что она принадлежала чёрному. Я так ненавижу подобные вещи. Ведь цвет кожи человека не имеет ничего общего с тем, какой он внутри.
Я люблю и еврейских детей, и немецких, и азиатских, и русских. Мы все одинаковы, и у меня есть замечательное доказательство этому. Я даю концерты во всех этих странах, и везде они одинаково кричат на моих шоу. В тех же местах концерта люди впадают в истерию, падают в обморок. Чем не доказательство? Мы одинаковы во всём мире. Я слышал, что русские упрямы, а у немцев нет чувств и эмоций. На концертах они столь же эмоциональны… даже больше, чем американцы. Некоторые из моих самых преданных фанатов живут в Германии и России. Они стоят на холоде, на дожде, просто чтобы увидеть. Они кричат: «Мы хотим исцелить мир! Мы любим тебя». И всё это молодые люди, понимаешь, они не имели ничего общего с войной или установлению этих бесчеловечных режимов. Они другие, понимаешь. Новое поколение – другое. Они удивительны. И я чувствую себя гражданином мира. Не могу стать на чью-то сторону. Поэтому я не люблю говорить: «Я - американец». Вот по этой причине.
ШБ: Не кажется ли тебе, что на столь блестящее развитие твоей карьеры повлияло то, что ты был одним из первых невероятно успешных и известных чернокожих артистов? Не было ли проявлением расизма, подобного тому, которое испытала твоя мама, то, что люди порой вели себя по отношению к тебе нечестно?
МД: Да, потому что до меня были ещё Гэри Белафонте, Сэмми Дэвис младший, Нэт Кинг Коул. Они были прекрасными артистами, людям нравилась их музыка. Но им так не поклонялись, они не заставляли людей плакать и не слышали «я тебя люблю и хочу за тебя замуж». Их одежду не рвали на кусочки и не было такой истерии и криков. Они не играли на стадионах. Я первый сломал стереотип, и белые девушки, шотландки, ирландки стали кричать: «Я люблю тебя, хочу тебя…» Многим белым журналистам это не нравилось. Это создало трудности для меня. Я ведь был первым, и обо мне начали сплетничать. «Он странный». «Он гей». «Он спит в барокамере». «Он хочет купить кости человека-слона» - всё это настраивало людей против меня. Они старались уколоть побольнее. Кто-нибудь другой на моём месте уже умер бы от наркомании, доведись ему испытать то, что испытал я.
ШБ: Что дало тебе силы так стойко держаться?
МД: Вера в детей. Вера в молодёжь. Вера в то, что Бог дал мне всё это для того, чтобы я мог помочь своим детям.
ШБ: Значит, при том, что люди постарше отнеслись к тебе с неприязнью, ты всё ещё веришь, что молодое поколение в душе доброе?
МД: Абсолютно. Я по сей день пытаюсь это понять. Откровенно говоря, у меня проблемы с еврейским вопросом. Большие проблемы.
ШБ: С каким еврейским вопросом?
МД: Когда я наткнулся на цифры, сколько детей погибло только в Холокост… (еле сдерживает слёзы) Как человек мог такое натворить? Я не понимаю. Не важна национальность. Это просто не укладывается в моей голове. Я совершенно этого не понимаю. Правда. Какой режим… не понимаю таких вещей. Может ли кто-то заставить другого так сильно ненавидеть? Возможно ли так изменить сердце человека? Со мной бы так не вышло. Смог ли бы кто-то так изменить твоё сердце? Прости.
ШБ: Такое можно сделать с другим, только если он восприимчив или если он разорвал связь с Богом, который требует от нас праведности.
МД: Гитлер был гениальным оратором. Он мог заставить множество народа измениться и начать ненавидеть. Он мог бы стать шоуменом, да он и был им. Перед тем, как начать говорить, он выдерживал паузу, выпивал воды, а потом откашливался и оглядывал аудиторию. Это то, что делает артист на сцене, желающий привлечь внимание. С первых же слов он впадал в ярость и в своей речи никого не щадил. Но откуда он взялся? Я знаю, что он плохо учился в школе и хотел стать архитектором. Он был неудачником во многом. Но думаю, свою книгу «Mein Kampf» он написал в тюрьме, да? Я думаю да.
Майкл блестяще описал Гитлера как шоумена. Позднее я просмотрел много выступлений Гитлера, и Майкл был абсолютно прав. Гитлер готовился к выступлению, делал паузу, заставлял публику ждать его слов, затаив дыхание, и только потом медленно начинал говорить. ШБ: Когда он написал книгу и начал формулировать свои идеи?
МД: Да, да. Он построил себя из такого сильного гнева, в то время как Нельсон Мандела сделал противоположное. В тюрьме он стал как овечка. У него не было сожалений, до сего дня, хотя ему уже 80 и молодость прошла – ведь он так долго был в тюрьме – и он ни о чём не жалеет.
ШБ: Прошла ли его молодость?
МД: Нет, он очень симпатичный, очень детски-непосредственный.
ШБ: Он любит смеяться?
МД: Он любит детей, потому что когда я пришёл с ним повидаться, со мной было несколько детей, и говорили, что детям нужно остаться, можно войти только Майклу Джексону. Я сказал: «Уверен, что мистер мистер Мандела не будет против повидаться с детьми. Я не войду, пока не пустят детей». Помню, его представители посмотрели на меня так (делает строгое и подозрительное лицо), а когда вернулись, сказали: «Заходите все». Первое, что сделал Мандела, он подбежал к детям, поднял их и стал обнимать. Я знаю, что он такой человек, он любит детей. Он поговорил с ними, и только потом пожал мне руку. Думаю, я был прав.
ШБ: Считаешь ли ты себя противоположностью Гитлера? Бог дал тебе феноменальную харизму, и в то время как Гитлер представлял собой зверя в облике человека, от тебя исходит какая-то непорочность и доброта. Самые тёмные пагубные силы воплотились в немцах под руководством Гитлера. Теперь Бог дал тебе такую же феноменальную харизму. Используешь ли ты её, чтобы нести в мир непорочность и доброту?
МД: Надеюсь, что это так. Людей можно изменить. Посещение моего шоу сродни религиозному опыту, потому что ты приходишь одним человеком, а уходишь другим. Это правда.
ШБ: Является ли твоей целью пробудить в людях доброе, а не только развлечь их?
МД: Совершенно верно, и мы это делаем. Ты бы видел кое-что, что мы делаем на концертах. Например, мы вытаскиваем на сцену армейский танк, из которого выглядывает солдат и целится во всех. А потом он целится в меня, а потом зрители начинают свистеть на него. Это происходит в каждой стране… а я беру автомат, кладу его на землю, и все начинают кричать. А потом маленькая девочка – у нас всегда выходит такая девочка-крестьянка – выходит с цветком и даёт его солдату, протягивает руки с цветком к его лицу, и он падает на колени и плачет. И каждый раз зрители сходят с ума. Потом я произношу речь, и выходит мальчик-сурдопереводчик и переводит мою речь, а я смотрю в зал, и все плачут. Так происходит во всех странах. Это часть постановки «Earth Song». Я как посол доброй воли во всём мире, несу это послание. Потом мы исполняем «Heal the World», и дети разных национальностей водят хоровод вокруг огромного глобуса, а на заднем плане – большой экран, на котором показаны лидеры всех стран, и всё это удивительно. В то время как другие поют о сексе, о том что «I want to get in a hot tub with you baby and rub you all over», только я подвергаюсь нападкам в прессе как человек не в своём уме. Ты видишь в этом какую-то логику?
ШБ: Нет, конечно, это неправильно.
МД: Ведь так не должно быть, правда?
ШБ: Всё меняется на твоих глазах.
А что если они не поймут? Что если они такие же, как нацисты, просто злые люди?
МД: Не могу представить, чтобы я не мог достучаться до их сердец хоть каким-нибудь способом.
ШБ: И ты думаешь, что если бы тебе довелось остаться с Гитлером один-на-один, ты бы мог.
МД: Абсолютно уверен в этом! Вокруг него было множество людей, которые соглашались с ним, потому что боялись его.
ШБ: Ты думаешь, что если бы тебе можно было хотя бы час поговорить время с Гитлером, ты бы нашёл способ достучаться до его сердца?
МД: Уверен в этом. Знаю, что нашёл бы.
ШБ: С Гитлером? Да ладно, Майкл! С Гитлером?! Значит, ты не веришь, что есть люди, абсолютно злые по природе, до которых нельзя достучаться? И ты не веришь в то, что зло должны быть наказано, потому что получается…
МД: Нет, я верю, что им можно помочь, говорить с ними. Надо показать им, что что-то в их жизни пошло не так, и они не ведают, что творят. Они часто не понимают, что поступают плохо.
ШБ: Но Майкл, есть же люди, которых не переделаешь. Как Гитлер. Он – воплощение зла. В нём не было ничего человеческого, не к чему было обратиться. Ты бы говорил с хаосом, с мраком, который ты не можешь себе представить. А как насчёт маньяков, убивших множество людей? Не думаешь ли ты, что их нельзя было исправить? Они – убийцы, и должны быть жестоко наказаны.
МД: Мне жутко даже думать об этом. Так бы хотелось, чтобы кто-нибудь пробудил их сердца.
ШБ: А если они уже натворили много зла? Уже убили своих жертв?
МД: Плохо, если уже натворили.
ШБ: Я хочу внести ясность. В тебе есть способность смотреть на мир глазами ребёнка. Но с другой стороны – то, что ты, как любой ребёнок, не можешь принять целиком идею того, что человек может быть по-настоящему злым (поэтому дети так доверчивы). Даже когда зло смотрит прямо на тебя, ты говоришь, что в нём есть нечто доброе. Так что я не стал бы просить такого, как ты, разработать юридическую систему наказаний, потому что не в этом заключается то, что ты несёшь в этот мир, и честно говоря, ты не смог бы справиться с таким заданием должным образом. Наказание приходит в мир, когда человек начинает поступать «как взрослый», жестоко, и тогда его нужно наказывать. А в мире детей таких вещей даже не существует, и ребёнка не наказывают так же, как взрослого. Но всё-таки, Майкл, ты правда думаешь, что смог бы достучаться до Гитлера?
МД: Ага. Да.
ШБ: Попытавшись найти в нём хорошие черты?
МД: Да, думаю, я бы смог. Я правда думаю, что смог бы. С ним никто по-настоящему не разговаривал. Думаю, его окружали подхалимы. Не люблю говорить такое, но таким было его окружение, и он этого хотел.
ШБ: И никто не выступал против него?
МД: В Германии были такие люди. Его даже пытались убить, помнишь?
ШБ: Да, Клаус фон Штауффенберг. Но он и его сподвижники насчитывали, самое большее, несколько сотен среди населения в 10 млн человек. По этому вопросу мы с тобой занимаем слишком разные позиции, Майкл. Гитлер был зол по своей природе. Ты бы не смог изменить его. Единственное, что можно сделать с подобными людьми – это очистить от них мир.
Значит, ты простил всех кроме некоторых представителей прессы, поступающих подло, и людей, которые обижают детей?
МД: Да.

Мастер загадочности

ШБ: Ну что ж, хотелось бы затронуть тему, которая может оказаться решающей для этой книги. Из всего, что я о тебе понял, должен сказать, что никто не сравнится с тобой в понимании силы тайны. Другими словами, в иудейской религии очень велико значение тайны. Пророк Исаия сказал, что у ангелов, серафимов, шесть крыльев. Почему шесть? «Двумя закрывал каждый лицо свое‚ и двумя закрывал ноги свои‚ и двумя летал» (Исаия 6:2). Не чудесно ли это? Ангелы так скромны, так таинственны, что они покрываются своими крыльями.
МД: Это красиво.
ШБ: Я широко писал об этом в своих книгах, Майкл. Тайна – одна из принципиальных составляющих того, что я советовал бы переживать в любых взаимоотношениях. Святое – всегда таинственно. Оно всегда покрыто. И писания Торы, Библейские писания, из которых мы читаем в синагоге, сохраняются в прикрытом и спрятанном под несколькими слоями покрывала виде, в ковчеге, за занавесью и дверьми. Чтобы увидеть их, надо убрать по крайней мере три предмета. Точно так же, когда встречаются Ребекка и Исаак, ещё до того, как они поженятся и вообще полюбят друг друга, первое, что делает Ребекка – покрывает своё лицо. То же самое делает Моисей при виде горящего куста. Что он делает? Он отворачивается и скрывает лицо, чтобы не смотреть на Бога.
МД: Мне нравятся эти истории.
ШБ: Так что в Библии тайна очень важна. Я никогда не встречал никого, кто так понимал бы силу тайны. Я сейчас назову тебе несколько примеров и хочу услышать твой ответ. Первое. Мои дети гуляют по Неверлэнду. Там везде конфеты. Моим детям это нравится, потому что они никогда не видели, чтобы везде были автоматы для попкорна и ваты, и так как это кошерная еда, они едят и то и другое. И хотя Принс и Пэрис окружены всем этим, ты говоришь им: «Нет, вы сможете всё это поесть только в день рождения». Грэйс говорила, что им нельзя кататься на качелях и на всех этих аттракционах, чтобы они не пресытились ими. И сколько бы раз мы ни ходили в магазин игрушек Шварца, Принс может купить игрушку, но ему приходится ждать, чтобы её открыть. Когда дело касается твоей карьеры, ты особенно хорошо используешь магию тайны. Вот как сейчас, я вижу всех этих новых артистов, N'Sync и даже Бритни Спирс (с которой мы с Майклом однажды встречались в его номере в отеле), я смотрю на них в вечернем развлекательном шоу, слышу их интервью и говорю: «Чёрт возьми, какие же они недальновидные. Надо делать как Майкл. Вас никогда не должно быть слишком много». Но они не могут, потому что им так сильно нужно внимание, что они не могут приостановиться.
Так вот, я хочу спросить тебя о двух вещах. Расскажи о загадочности, что это значит для тебя, и как тебе удаётся сдерживаться, зная, что тебя хотели бы видеть гостем каждого телешоу? Понимаешь, да нас сейчас осаждают просьбами пригласить тебя в каждое американское шоу, чтобы взять у тебя интервью. Как ты можешь, откуда эта самодисциплина? Особенно мне важен твой ответ, Майкл, потому, что ведь твои недоброжелатели будут критиковать тебя, говоря: «Майкл – дитя, он ведёт себя как ребёнок» - в то время как единственное определение зрелости, с которым все соглашаются, подразумевает умение оттянуть удовольствие. В то время как другие люди ведут себя импульсивно, ты терпелив и ждёшь, понимая, что всему своё время, а это уважаемый всеми признак зрелости и самообладания.
МД: Спасибо.
ШБ: Вся твоя карьера на этом построена, и я это говорю не для того, чтобы тебе польстить. Это правда, я этим восхищаюсь. Так расскажи мне о загадочности. Откуда ты это знаешь, откуда это в тебе, эта сила скрытого?
МД: Ты так наблюдателен! Я поражаюсь тому, как ты замечаешь детали. Хм, я учился… Я люблю психологию, волшебство, я люблю… люблю настоящую красоту. Люблю настоящий талант. Я люблю таинственное, люблю такую красоту, что невозможно её осознать. Знаешь, что мне нравится в комете Галлея? Комета Галлея, я всегда это говорю своему адвокату, комета Галлея не более загадочна, чем луна или солнце. Но мы поднимаем вокруг неё шумиху, потому что видим её раз в жизни, и все выходят, чтобы на неё посмотреть. Все – астрономы, любители, другие люди. А это просто штука, которая наматывает круги в солнечной системе. Но ты видишь её лишь однажды. Если бы это происходило каждый вечер, никому бы не было до неё дела, но для меня луна не менее чудесна. Я всегда рассказываю об олене и кошках с собаками. Многие выходят: «Вон там олень! Там!» Он ведь застенчивый, всегда прячется. Увидеть оленя – событие. И я хочу сказать, я ценю то, как люди выражают признание выдающимся способностям, но всегда говорю – мне не важно, являешься ли ты самым талантливым человеком на планете – если ты появляешься на экране каждый день, люди устанут от тебя до рвоты. Нужно знать, как подыграть своей аудитории. Это нужно знать, правда, Шмули. И это не просто игра. Для меня это настоящее, настоящее. На самом деле.
ШБ: Откуда ты это знаешь? Ну, меня, допустим, этому научили. Я написал об этом в куче книжек, но мои размышления на эту тему развивались от мыслей и откровений других писателей, мыслителей, философов, и так далее.
МД: Если ты таинственен, люди будут больше тобой интересоваться, да.
ШБ: Ну вот смотри, если женщина постоянно ходит с обнажённой грудью, никто не будет хотеть увидеть её грудь.
МД: Это так.
ШБ: Но если она обнажает её изредка, это волнует. Это и есть эротика.
МД: Правильно.
ШБ: Но если каждый день…
МД: Ну да.
ШБ: Ты приезжаешь в африканское племя, где все женщины ходят топлес, и тебе всё равно.
МД: Это ничего не значит. Надо оставить простор для фантазии. Я в это верю, а люди все одинаковы.
ШБ: Тебя кто-нибудь этому учил?
МД: Нет. Нет, я просто смотрел… я учился у природы, учился, знаешь, просто наблюдая, серьёзно наблюдая. И хмм, вот ты говоришь кому-нибудь, ты говоришь: «Вот шесть дверей. Можешь открыть любую из них. Но пятую – пятую не открывай. Не открывай пятую дверь, ни в коем случае». И конечно, любой человек скажет: «А что там, за пятой дверью?» - ведь за ней большая тайна. И вот каждому хочется открыть тайну пятой двери, потому что, понимаешь… Мне это нравится, и это не игра, мне просто хочется, чтобы люди ценили талант, способности. Я записываю альбомы раз в пять лет. Другие могут записывать раз в год, а мои альбомы распродаются больше, чем альбомы других артистов. Люди их ждут. Знаешь, это как взрыв, когда выходит альбом. (Майкл тогда работал над завершением Invincible). Как лихорадка, они ждут, ждут… Ожидание очень важно.
ШБ: А что ты скажешь о тайне, которая заставляет нас подольше наслаждаться открытым? Это имеет что-то общее с тем, что если ты что-то скрываешь, люди вдруг начинают это хотеть?
МД: Я просто люблю, я по-настоящему люблю силу, скрытую в тайне, правда. Думаю, она могущественна.
ШБ: Она духовна? Какая она?
МД: Это имеет отношение к духовности. Видишь ли, люди вызывают в воображении все эти идеи, они сами их творят. Они сами придумывают то, что происходит. Знаешь, о Говарде Хьюзе говорили, что он вот там, это его отель, но он не выходит с того этажа, не спускается вниз. Он там, в темноте, в глубине своей кровати, с длинными ногтями и волосами, прикованный к капельнице. Так что мозг может придумать Бог знает что, и мне это нравится. Мне нравится Говард Хьюз за то, что он сыграл эту шутку. Знаешь, для меня он один из моих наставников. Не знаю почему, но это первый раз, Шмули, когда я признаюсь в том, что я люблю Говарда, что он гений.
ШБ: Почему? Из-за того, что он знал, насколько сильна тайна?
МД: Как сыграть на людском любопытстве, да. Он знал, как заинтересовать публику. П.Т. Барнум тоже был в этом хорош.
ШБ: Только ли здесь дело в удалении с глаз публики? Так ли это просто? Например, вышла книга, которая называется «Правила», и я два раза выступал против людей, написавших её. А они говорят, что способ, которым надо заставить парня жениться на тебе – это притворяться недотрогой. Он тебе звонит, а ты говоришь: «Прости, я бы с удовольствием пообедала с тобой, но слишком занята». Он оставляет тебе сообщения на автоответчике, а ты никогда не перезваниваешь. Слышал об этой книге? Она очень спорная. Легко ли это? Я убеждённый противник таких «Правил», потому что уверен, что манипуляции – это худший подход к отношениям, что есть альтернатива, а именно, когда женщина задействует своё естественное загадочное обаяние.
МД: Нет, я не совсем согласен. Это зависит от конкретного человека.
ШБ: Но то, о чём ты говоришь, о том, что это становится игрой на публику – так ли это легко, как скрыться, чтобы им захотелось ещё? И придумывать способы, как ты потом откроешься?
МД: Нужно правильно выбрать момент, знать, что делать в следующий момент. Например, ты никогда не был на церемониях награждения в качестве того, кто говорит: «На эту номинацию выдвинуты…» А меня просят появляться на каждом шоу. Сейчас уже даже не просят. Они знают, что я этим не занимаюсь. Или, там, вести шоу, или чтоб вышли и сказали, вроде: «А дальше… Майкл Джексон представит лучший альбом года!» Я никогда не выйду и не стану объявлять номинантов. Я этим не занимаюсь. Они знают, что меня не стоит и просить. Это не то, что я стал бы делать.
ШБ: Ты никогда не будешь делать то, что ставило бы тебя в положение передаточного звена. Ты либо завершающее звено, либо нет. Будут говорить о тебе, но ты не будешь прокладывать кому-то дорожку.
МД: Да, и я не хочу этим сказать, что я святой или Бог или…
ШБ: Но ты не согласен и принижать свой статус.
МД: Я не согласен, я хочу… знаешь что? Тебя должны уважать, понимаешь? Работоспособность и талант, и всё это ради добра, потому что я действительно несу добро.
ШБ: Я согласен с тобой.
МД: Ну правда. Я стараюсь спрятать и сохранить…
ШБ: Из того, как ты научился силе скрытого, между прочим, можно написать ещё одну книгу. Послушай, сейчас в Нью-Йорке, вот как раз сейчас, во время нашего разговора, там есть сотни женщин, которые хотят замуж, а парни не делают им предложение. А знаешь, что одной из главных причин, почему они этого не делают, это то, что у них уже был секс?
МД: Угу.
ШБ: Зачем жениться, если можно жить с ней без предложений? Допустим, ты хочешь занять у банковского служащего десять миллионов, и он говорит: «Вот, Майкл, возьми десять миллионов». Будешь ли ты ему потом говорить: «Ой, а кстати, ты забыл потребовать залог. Вот он»? Ты сам никогда это не предложишь. Ну, ты понимаешь, о чём я? И они, наверное, так и не женятся, а эти женщины приходят ко мне сотнями, плача, пишут письма о том, как они одиноки. Они не знают, как сильна загадочность. Они ложатся в постель на первом свидании; они не знают, как отказать. Мужчинам не приходится их завоёвывать. И кстати, это то, что случилось с Мадонной. Мадонна слишком многое показывала. Она всё ещё знаменита, но не так, как была.
МД: Да, знаю.
ШБ: Дело даже не в том, что она слишком много показала на ТВ и в песнях. Не в том, что дала много интервью. Важнее, что она слишком много показывала своё тело. Она была секс-символом. Люди хотели знать, как выглядит её тело, и она написала ту глупую, низкопробную, отвратительную книжонку, и всё, что надо было сделать – это её купить. Загадка исчезла навсегда.
МД: Согласен, согласен. Абсолютно верно.
ШБ: В сегодняшнем мире всего несколько человек, осознающих могущество загадки. Ты осознаёшь его, потому что в твоей природе есть интуитивная духовность, а это настоящий дар. Потому что это понимание значения тайны, это понимание, как и что делать, чтоб это было вовремя, помогает познать смысл святости. Бог являет себя лишь время от времени, в избранные моменты. Загадка и правильное время – центральные понятия откровения.
МД: Мне это нравится. Это тоже одна из любимых моих тем для размышлений.
ШБ: Как загадочен Бог.
МД: Как загадочен.
ШБ: Его надо искать.
МД: Мы видим только Его чудеса, но никогда – Его лицо, понимаешь? Его можно видеть в детях.
ШБ: И это только увеличивает твой интерес к ним?
МД: Да.
ШБ: Хочешь его найти?
МД: Он делает так, что его хочется искать и найти. Конечно. Мне это нравится. А некоторые просто поднимают руки вверх и говорят: «Для чего это всё? Вся эта Вселенная? И где Он? Я хочу с ним поговорить, и что?» Знаешь, мне это нравится. Он – абсолют. Он - Сущий. Он человек.
ШБ: Да уж, таким образом мы не даём людям скучать. Прежде, чем мы опять перейдём к земным материям, ещё одно. Ты говоришь, что инстинктивно знаешь, что и как делать вовремя, как соблюдать загадочность? Ты просто знаешь?
МД: Да, это правда, Шмули.
ШБ: Не было никакого менеджера, который отвёл тебя в сторону и сказал: «Майкл, ты можешь быть большой звездой. Не перекорми народ своей персоной»?
МД: Нет. Ни в коем случае.
ШБ: Твои братья этого не понимали?
МД: Нет, они не понимали. Они готовы хвататься за всё, сию секунду. Если кто-то говорил: «Я хочу взять у тебя завтра интервью о новом стиле одежды Майкла». – «Конечно!» Им просто хочется мелькать в телевизоре. Думаю, люди гораздо больше ценят, когда ты бережёшь, когда сдерживаешься… понимаешь?
ШБ: Таишься?
МД: Таишься и строишь свой образ, и даёшь себе определённого рода урок, заставляешь людей стремиться к тебе и просто… Я люблю, когда к дому подъезжаешь, а там одни ворота, вторые… и ещё люблю, чтоб в доме были большие, огромные подушки. Никто не знает, что там, за стеной у дороги. Ты видишь только это… И ты начинаешь интересоваться: «Боже, кто же здесь живёт?» Мне это нравится. Знаешь, видно только ворота, и никто не видит хозяев, а мне это нравится.
ШБ: Но ворота в Неверлэнде такие простые!
МД: Простые, как я хотел. Потому что я не хочу, чтоб ворота тебя представляли, это, знаешь ли, где-то даже философский вопрос. Я хотел, чтобы они были такими, ну как, почти как… как же это слово?.. Умммм, не могу подобрать слово. Я хотел, чтобы люди легко распахивали их и сделал их такими старомодными, облезшими, чтобы психологически казалось, что ты действительно приехал на ранчо, а потом, когда ты сворачиваешь, я хочу, чтоб они становились цветными, как Волшебник страны Оз меняет чёрно-белый мир на красочный.
ШБ: Это просто поражает.
МД: Вот! Вот это важно понять в шоу-бизнесе. Если ты открываешь себя сразу же, чем тебе потом удивлять? Если включишь сразу звук на полную мощность, дальше идти уже некуда. Невозможно. Поэтому я всегда это сравниваю с горками в парке развлечений: сначала тебя поднимает вверх, очень высоко, и ты такой: «О Боже, зачем я это делаю?» А потом тебя бросает с высоты вниз, потом ещё немного вверх, и вниз. Человек, придумавший этот аттракцион, настоящий шоумен. Ты уже узнал, каково на вершине, на ровном месте, а потом он поднимает тебя под прямым углом вверх, очень быстро, а потом петля. Он – шоумен! Настоящий. Потому что он знает толк в синкопировании, ритме и структуре, и что имеет значение. Это очень важно для артиста в шоу-бизнесе, а многие теперешние артисты не имеют об этом понятия.
ШБ: Они слишком открывают себя.
МД: Абсолютно. Абсолютно.
ШБ: Как думаешь, то, что ты родился с этим чувством ритма – твоё самое большое благословение в профессии? У тебя просто было естественное чутьё, и ты его осознавал?
МД: Да, да, наверное.
ШБ: То, что ты как бы освоил эту божественную тайну и одновременно осознаёшь силу загадочности – исходит из твоей любви к Богу и его величию?
МД: Да. Думаю, да. Это очень похоже на то, как ты это выразил. Через тебя, Шмули, действует Бог. Это правда. Я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь так говорил, это потрясающе. Бог просто говорит через тебя. Знаешь, у меня такое же ощущение, когда я на сцене. Это то же самое. Я ни о чём не думаю – что я должен делать, как.
ШБ: Ты просто попадаешь в зону, это чувство времени.
МД: Ты это выразил абсолютно точно, приятель. Становишься одним целым с тем, что дал тебе Бог. Вот как разговор – это духовное действие. А там это происходит между тобой и Богом, и аудиторией перед тобой. Как это можно описать? Я имею в виду, как это можно проанализировать? Невозможно. Меня спрашивают: как ты это делаешь? «Ну, я много работаю, тренируюсь». Но дело не в этом.