Глава 1

— Вставайте, да поживее!
Я открываю глаза. Темно. Это голос моего отца. Он только что прошел в комнату пяти моих братьев. Ребби, моя сестра, крепко спит рядом со мной на диванчике в гостиной и даже не шелохнется, а на меня этот голос каждый раз нагоняет страху.
Уже далеко за полночь, но отец хочет, чтобы его сыновья Джеки, Тито, Жермен, Марлон и Майкл оделись и
приготовились к выступлению.
— Ну же, поторапливайтесь! Здесь со мной два парня. Они хотят на вас взглянуть.
Через стену я слышу шорохи и топот ног Майкла и Марлона, которые слезают с верхних ярусов кроватей. Вскоре гитары Тито и Жермена уже звучат на весь дом, сопровождаемые свистом усилителей.
Мальчики начали играть и петь в четыре голоса в сопровождении гитары Майкла или Жермена.
Я представляю себе эту сцену с закрытыми глазами. Безукоризненно выполняемые братьями танцевальные па, аплодисменты гостей, вежливые поклоны, пока братья не свалятся замертво от усталости.
Может быть, один из них пробормочет:
— За что он так с нами?— но чаще всего они безропотно проглатывают свое недовольство.
Наконец, закрывается дверь, отъезжают машины, и маленький дом на Джексон-стрит вновь погружается в темноту и безмолвие.
Меня часто спрашивают, как проходило наше детство. Это может показаться неправдоподобным, но мы внешне были совершенно нормальной семьей с любящей матерью, заботливым отцом и послушными детьми. Большую часть моей жизни я в это действительно верила.
И по сей день моя мать — душа семьи. Ее изящная фигурка и вкрадчивые манеры не выдают ее внутренней силы. Она родилась в Рассел Каунти, штате Алабама, в семье Марты Апшоу и Принса Скрюза, которого мы звали «дедушка». Ее девическое имя было Катрина Скруз. Нашего отца мы никогда не называли ласково «папа» или «отец». Мы звали его по имени — Джозеф. Я и теперь очень хорошо помню, как величественно выглядел мой дедушка, проводник спального вагона, в своей отутюженной униформе. Я восхищалась его золотыми карманными часами, которые он носил в кармане жилетки на длинной золотой цепочке.
И хотя я не имела ни малейшего представления о работе кондуктора, но она, должно быть, была ужасно важной, потому что дедушка гордился ею.
Когда мать приехала вместе с родителями и младшей сестрой Хэтти из Алабамы в Чикаго, она была еще очень молодой. Кэт, как ее все звали, заболела в детстве полиомиелитом, и мой дедушка почти ежедневно возил ее в больницу на лечение. Тогда, в 30-е годы, против детского паралича не было ни методов лечения, ни прививок, и просто очень повезло, что она осталась жива. Родители вскоре разошлись. Оба еще раз вступили в брак, но мать поддерживала с ними и в дальнейшем тесные контакты. Она унаследовала от своих родителей лучшие черты характера: способность любить и мужество.
Мать была в молодости очень привлекательной:
экзотичные, миндалевидные карие глаза, высокие скулы, мягкие, женственные черты лица. В детстве ей нужно было носить шину или передвигаться на костылях, и так как все боялись заразиться от нее, дети ужасно издевались над калекой.
Им часто приходилось держать ответ перед Хэтти, маминой сестрой. Хэтти следовало бы родиться парнем, в то время как мама уже тогда вела себя как настоящая маленькая леди.
Конечно, эти тяжелые воспоминания больно ранили маму, но она обычно старалась об этом не говорить.
Болезнь привела к тому, что девочкой мама очень сторонилась мальчишек.
Поэтому она была вне себя от радости, когда Джозеф Джексон, мечта старшеклассниц всей школы, заинтересовался ею.
Вскоре после этого, в 1949 году, они поженились и осели в городке Гэри, на южном берегу озера Мичиган. Странно, но мои родители никогда не рассказывали, как они познакомились и полюбили друг друга. Большинство родителей говорят об этом охотно и часто, но у нас было не так.
Когда Майкл писал свою биографию «Прогулка под луной», мы часто просили мать рассказать нам о том времени. «Мне это нужно для моей книги»— говорил Майкл, но мама всегда отвечала уклончиво.
Поэтому я не единственная в семье Джексонов, для кого Джозеф
остался загадкой.
Я знаю только, что он переехал в 40-е годы из Арканзаса в Чикаго. Он был сыном Сэмюеля и Кристы-Ли Джексон. Мой дедушка с отцовской стороны закончил университет в штате Миссисипи, что было невероятным успехом для темнокожего.
Он был преподавателем в высшей школе. Неописуемо красивая, неотразимая Криста-Ли Кинг, была одной из его учениц. Ее мать надеялась, что темпераментная Криста-Ли будет вести добропорядочный, размеренный образ жизни, выйдя замуж за Сэмюеля, который по возрасту годился ей в отцы.
Джозеф был старшим из трех ее сыновей. Его соблазнительная улыбка, густые брови, светлые рыжеватые волосы и зеленые глаза давно уже сделали его центром внимания. И хотя все девчонки не сводили с него глаз, он был равнодушен к ним. Я вспоминаю, что моя бабушка сказала: «Он одиночка, у него не было друзей, да он и не хотел, чтобы они у него были».
Потом Сэмюель и Криста-Ли расстались, вступили в брак с другими партнерами, женились друг на друге вторично, развелись, женились в третий раз...
Мать Джозефа охотно ходила в гости, и ее старший сын жертвовал своим детством, чтобы помочь вырастить младших детей. Мой дядя рассказывал мне однажды, что Джозеф всегда очень сердился, когда видел Кристу-Ли с другими мужчинами. Крайне неприятны были ему сплетни, которые распространялись о его матери.
Наверное, мне не следует акцентировать внимание на том, что мой отец вырос не в идеальной, полной любви атмосфере. Оставив школу, Джозеф был одно время профессиональным боксером. В городе его знали как отчаянного драчуна. У него были широкие плечи, рост почти 1 м 80 см и недюжинная сила.
Вспоминается, как он часто катал нас на спине, ползая по полу на четвереньках. Мы крепко держались друг за дружку, хохотали, а он хвалился:
"Глядите-ка, я могу везти почти всю мою семью!» Это маленькая деталь, но она говорит о многом.
Джозеф считал, что мы целиком принадлежим ему, что он наш кормилец и защитник.
Целыми днями отец работал крановщиком в "Инлэнд Стил Милл", но тайно мечтал стать профессиональным музыкантом. Он любил негритянскую музыку, которая бытовала в окрестностях Чикаго, колыбели блюза.
В начале 50-х годов он и его братья образовали любительскую музыкальную группу «Фэлконс» и играли в стиле блюз по выходным в университете и в ночных клубах.
Каковы были бы их шансы, с точки зрения музыкальной карьеры,— неизвестно.
Так как тогда в нашей семье каждый год рождалось по ребенку, отцу пришлось оставить музыку и пойти работать, но музыка всегда играла особую роль в его жизни. И сегодня отец хорошо поет и превосходно играет на гитаре.
Мы с братьями часто спрашивали себя, откуда у нас музыкальный талант. И хотя все единодушны в том, что слух мы унаследовали от матери, однако наши танцевальные способности остаются загадкой.
Во всяком случае, это в нас не от Джозефа, потому что он едва держит ритм, хотя и прищелкивает пальцами, хлопает в ладоши. Когда мама пришла со мной из роддома, меня встретили четверо братьев и сестер: Маурин Рейлитт по кличке Ребби, Зигмунд Эссо, или просто Джеки; Ториано Эдерилл, или Тито, и Жермен. Я последняя, получившая от материнского пристрастия к редким именам, Ла Тойя (мама настаивает на том, что сама придумала такое имя) — Ивонна Джексон. Четверо следующих детей получили распространенные имена: Марлон Дэвид, Майкл Джозеф, в семье просто Майк; Стив Рэндэл (Рэнди) и Дженнет Дэмитта, Джо.
Десятый ребенок, брат-близнец Марлона, Брэндон, умер вскоре после рождения. Дети были смыслом жизни для моей матери, но отец был пожалуй, равнодушен к нам. Ни разу он не пришел в больницу, чтобы взять на руки новорожденного.
В Гэри мы жили в скромно обставленном одноэтажном доме. В нем было всего две спальни, одна для мальчиков, одна — родительская. Ребби и я спали в гостиной.
Кроме того, были еще ванная, столовая, кухня и маленький дворик.
Дом был простой и скромный, но нам хорошо жилось в нем, и мы никогда не чувствовали себя бедными или обездоленными. Вопреки легенде о семье Джексонов, которую выдумал кто-то из наших продюсеров, мы жили не в гетто. Так как Гэри был индустриальным городом на севере Соединенных Штатов, послевоенный бум собрал сюда много черных с Юга. Город гордился своими добропорядочными жилыми кварталами, к которым принадлежал и тот, в котором жили мы. Родители наших одноклассников были адвокаты, учителя, рабочие. Джозеф запрещал нам играть с другими детьми. Родители считали, что наше будущее зависит от образования, упорного труда и строгой дисциплины. Большинство родителей дают в семье своим детям все самое лучшее, отправляя их в мир, полный дурных влияний. Наш отец не хотел рисковать. Он изгонял действительность из нашей жизни, пока дом не становился нашим единственным реальным миром.
Детей у нас не баловали. Каждый день начинался с пяти утра. Отец шел через весь дом и будил всю семью. Мы, вставили с постелей заспанные, покачиваясь, и принимались за работу.
«Если я тружусь, то и вы должны чем-то заняться»,— рассуждал отец. Даже в плохую погоду он заставлял моих братьев собирать листву, расчищать дорожки от снега, складывать кирпичи — все это до школы.
Ребби как самая старшая выполняла роль заместителя матери по воспитанию детей, в то время как мы по очереди мыли посуду, гладили, чистили. В мои обязанности входило помогать матери готовить еду, так как Джозеф считал, что место девочки — на кухне. Поэтому я должна была учиться печь кукурузный хлеб и печенье. Ирония судьбы заключается вот в чем: вещи, которым обучают насильно, забываются очень быстро. Даже если бы сегодня от этого зависела моя жизнь, я не смогла бы испечь кукурузный хлеб.
Позавтракав, одевшись, почистив зубы, мы выстраивались в ряд, как оловянные солдатики. Мама проверяла наши зубы, а Джозеф следовал за ней, как на инспекторской поверке, и давал каждому из нас по ложке рыбьего жира и касторки.
А на закуску — каждому по яблоку в качестве утешительного приза за тошнотворный вкус и запах проглоченного нами снадобья. Не знаю почему, но я на дух не выносила этих лекарств.
Отец открывал мне рот и вливал рыбий жир насильно. При этом он все время хохотал. В этот момент я чувствовала его почти садистскую радость мучить нас, детей. Он, казалось, был неспособен испытывать сострадание.
После школы мы должны были незамедлительно идти домой. Нам запрещали стоять и болтать с одноклассниками или ходить в гости к друзьям.
Может, это вас удивит, но когда я оглядываюсь на свое прошлое, могу честно сказать, что для меня ничего не значило отсутствие подруг. Наверное, если бы я была единственным ребенком в семье, я бы чувствовала это по-другому, но с таким количеством братьев и сестер в доме я была не одинока, потому что все время что-нибудь случалось. Так как нам нельзя было никуда ходить, мы проводили время за играми, которые придумывала мать, и пели песни, которым она нас учила. «Ты — солнца луч», «Ситцевые поля», «Дэнни-бой» — это были сотни песен. У мамы прекрасный голос, она сама раньше хотела выступать. Но стать певицей ей помешал ее физический недостаток.
Уже в детском возрасте мы пели все вместе очень хорошо. Когда отец приходил с работы усталым, мать встречала его словами:
«Ты не поверишь, Джозеф, но мальчики очень гармонично поют. Это поразительно».
Большинство отцов проявили бы интерес к такой новости, попросили бы детей что-либо спеть. Джо реагировал с полным равнодушием. Отец по натуре спокойный мужчина. Кроме случаев, когда он ругал нас или смеялся над нами. Чаще он нас вообще не замечал.
С братьями мне поистине повезло. Они меня очень любили и доверяли мне все свои тайны. Так как Ребби была намного старше меня, а Дженнет младше, я проводила большую часть времени с братьями. Как настоящие джентльмены, они всегда обращались со мной доброжелательно, деликатно, как с принцессой.
Спокойный, серьезный Джеки, самый старший был способным спортсменом.
Чикагские «Уайт Сокс» (»Белые носки») открыли его, когда он тренировался на бейсбольном поле за нашим домом. При возможности он стал бы профессионалом, но до окончания высшей школы его жизнь была отдана музыке. Кроме того, о том, чтобы Джеки ушел из семьи, выбрав иной путь, не могло быть и речи.
Тито, унаследовавший от отца густые брови и коренастую фигуру, тихоня и умница, страстно увлекался техникой. Еще в детстве он научился шить на маминой швейной машинке и помогал ей кроить первые костюмы для нашего семейного ансамбля «Пять Джексонов».
Он всегда баловал меня маленькими самодельными подарками.
— На-ка, Тойя, это тебе!— говорил он и давал мне новые одежки для куклы. Когда Тито надоедали модели самолетов и игрушечных автомобилей, он разбирал телевизор, радио или стиральную машину, чтобы понять, как они работают. Само собой разумеется, он собирал их заново до прихода Джозефа.
Жермен, четвертый по возрасту из младших, был у нас заводилой. Если он, например, положил глаз на мой десерт за ужином, он дул на него, кривлялся - словом, делал все, чтобы вкусненькое досталось ему.
Иногда он кричал: «Смотри, Ла Тойя!» и показывал кашу во рту. Он всегда что-то придумывал. В сравнении с остальными тихими и послушными детьми Жермен был несдержан на язык и строптив. Кроме того, он был упрямец.
Однажды он прятался целый день в шкафу, чтобы не идти в школу.
Так как по возрасту Жермен, Тито и Джеки только на год разнились друг от друга, они всегда держались вместе и часто исподтишка поглядывали на шкаф, в котором Джозеф прятал свою гитару. Нам строго запрещалось прикасаться к инструменту, не говоря уже о том, чтобы поиграть на нем.
Но так как мы иной раз сидели целый день взаперти, маме было жаль нас, и иногда она разрешала мальчикам достать гитару. Она предупреждала нас:
«Вы должны обращаться с ней очень осторожно!» Из трех мальчиков Тито лучше всех мог повторять песни, которые он слышал на пластинках или же по радио.
Однажды случилось непоправимое: Тито порвал струну. Мы заревели: «Если Джозеф это заметит!» Мы получили бы солидную трепку, это ясно! В нашем доме наказания не ограничивались шлепком или оплеухой. Отец был невероятно жестоким. Он бил нас ремнем и кулаками. Остаток дня мы с ужасом ждали возвращения отца. Когда Джозеф пришел домой, мать отвела его в сторону и объявила испуганным голосом: «Один из мальчиков нечаянно порвал струну у твоей гитары».
Едва услыхав это, отец кинулся к шкафу. Он держал свою любимую гитару за гриф, трогал разорванную струну. Наконец, вне себя от ярости, он заорал: «Как это случилось?»
Мать, стоявшая рядом, взмолилась: «Джо, мальчики такие способные. Тито даже может... «Я ничего не хочу слышать!»— бушевал отец, в то время как мы дрожали от страха, ожидая наказания.
— Джо, они действительно способные! Отец немного задумался, потом сунул Тито в руки инструмент.
— 0'кей, покажи-ка мне, на что ты способен!— скомандовал он.
Тито с зареванным лицом забренчал мелодию, сердитое лицо Джозефа смягчилось. Мама оказалась права: Тито проявил свои способности. Вскоре отец понял, что все его сыновья талантливы, особенно Майкл.
Еще в детстве мать поймала его у зеркала, когда он имитировал пение и манеры Жермена. В возрасте пяти лет Майкл сорвал первые аплодисменты в детском саду в постановке «Звуки музыки».
Вскоре он, Марлон, Джеки, Жермен и Тито выступали в городе. Надо отдать должное отцу, что он понял, насколько это было важно для них. Он купил им новенькие инструменты: гитару для Тито, бас для Жермена, который исполнял песни, маракасы для Джеки, микрофоны и усилители. Марлон и Майкл пели и танцевали, и они не нуждались в инструментах. Началось с хобби, а вскоре все это стало тяжким трудом. Каждый день мальчики репетировали под руководством мамы до изнеможения. После ужина репетиции продолжались с Джозефом. Отец требовал абсолютного совершенства. Он редко хвалил сыновей, постоянно ругал их и часто раздавал оплеухи.
Задолго до того, как мальчики стали сенсацией в Соединенных Штатах под именем «Пять Джексонов», они выделялись безукоризненной хореографией по образцу их идолов Джеки Уилсона и Джеймса Брауна.
И сегодня я вижу отца, стоящего с плеткой в гостиной. Если кто-то из ребят делал неправильный шаг, Джозеф бил его. Однажды, когда он так ударил кого-то из братьев, что тот застонал от боли и упал на пол, мать закричала в отчаянии: «Нельзя так, Джо, оставь это! Ребята ведь не собираются стать профессиональными певцами, в конце концов!»
Но Джозеф не ответил. И хотя мальчикам утром надо было идти в школу, он заставлял репетировать квинтет до изнеможения, без перерыва, одни и те же строчки текста. Все повторялось до тех пор, пока не получалось как надо.
Шаг и поворот, шаг и поворот, шаг и поворот...
Так как у восьмилетнего Марлона были нелады с хореографией, ему доставалось чаще других. Сперва Джозеф не хотел брать его в группу, но мать настояла на этом, хотя втайне она вынуждена была согласиться с тем, что парень едва отличал левую ногу от правой сам. Марлон тоже репетировал, как сумасшедший. Сегодня он, конечно, очень хороший танцор.
По непонятным мне причинам отец наказывал самого старшего сына особенно жестоко. Я часто спрашивала маму, почему Джозеф так плохо обращается с Джеки, но она всегда отвечала: «Я не знаю... Он всегда его терпеть не мог». Этого ей казалось достаточно для обоснования причины. Джеки был одним из самых способнейших Джексонов.
Еще ребенком он побеждал на многих танцевальных конкурсах. В юности от улыбки его умных, карих глаз таяли все женские сердца. Я уверена, что у Джеки были все задатки звезды, как у Майкла. Но бесконечные психические и физические мучения сломили его. Отцу казались недостаточными те страдания, которые он причинял моим братьям. Он купил им боксерские перчатки, затем поставил братьев друг против друга.
— О'кей, Джеки!— издевался он,—покажи-ка, каков ты будешь против Тито.— Оба избранника обменялись в гостиной несильными ударами и
надеялись, что это скоро закончится. Но Джозеф снова и снова натравливал их. Одним из его увлечений было нагонять на нас страх.
Ему доставляло поистине детскую радость пробраться ночью к нашему окну и, постучав по стеклу, прикинуться взломщиком.
Если кто-то из нас подходил к окну, чтобы посмотреть, кто стучит, отец подпрыгивал в одной из ужасных резиновых масок на лице, издавая при этом звериный рев, а мы буквально заходились от крика.
Это не было игрой, и у меня до сих пор не укладывается в голове, почему взрослый человек может испытывать радость, пугая до смерти своих детей.
Еще хуже было для нас, когда вдруг среди ночи нас будило страшное чудовище, склонившееся над кроватью. Мы плакали от страха, а Джозеф срывал с лица маску и начинал хохотать, как будто в жизни не видел ничего смешнее. Дошло до того, что я каждую ночь укрывалась с головой одеялом и сама себя убаюкивала. И сегодня я не могу уснуть иначе.
Тогда отец, без сомнения, был в семье полным властелином; мать ни во что не вмешивалась. Она только качала головой и причитала: «Это же Джозеф, он ненормальный». По глазам матери было видно, что ей до слез жаль нас.
Но должно было пройти много лет, пока я, наконец, поняла, как странно вела себя мать в отношении жестокостей Джозефа. Все это кажется еще непонятнее, когда вспоминаешь, что она росла в отчем доме, где тон задавали любовь и взаимное уважение. Должна же была она понимать, что муж переходит все границы. Но по непонятным мне причинам она никогда не перечила ему.
Вместо этого она пыталась сгладить его дикие выходки, позволяя нам в отсутствие отца отступать от заведенных им порядков. Когда Джозеф был на работе, она отпускала нас погулять, но мы должны были вернуться до его прихода и ни в коем случае не проговориться.
Я чаще всего оставалась с нею и с Ребби дома и играла в кукольного доктора или парикмахера, или помогала матери по дому. Незадолго до возвращения Джозефа мать посылала меня позвать братьев. Я бежала по улице и кричала: «Тито! Жермен! Джеки! Майк! Марлон! Идите домой!»
Я очень боялась, что кому-нибудь из них придется отведать плетки.
Каждый день мы со страхом ожидали прихода отца — это было затишье перед бурей. В каком нА-строении он заявится: в хорошем или «штормовом»? Мы этого не знали. Этот постоянный страх отравлял все наше существование. В то время, когда большинство детей живут беспечно, мы жили в постоянном страхе. То, что мы не доверяли собственному отцу, сказывалось на нашем отношении к кому бы то ни было, включая мать и друг друга.
Для нас все отцы были холодными и подлыми, матери — мягкими, любящими. Когда нам удавалось побывать в гостях у друзей, мы вскакивали, как по команде, убегая домой, как только хозяин дома появлялся на пороге. Каждый раз Майкл нервно взглядывал на меня и лепетал: «Нам пора!»
Людям мы казались, наверное, какими-то дикарями. Это продолжалось долго, пока мы не стали чувствовать себя нормально в обществе других отцов. Я хорошо помню, как Майкл был совершенно ошарашен, когда однажды увидел мужчину, приласкавшего своего ребенка.
Всю дорогу домой он не мог успокоиться.
— Ты видела? Видела, как он обнял и поцеловал своего ребенка?
— Да, смешно, правда?
Вот в такой атмосфере и созрело глубокое чувство необыкновенной любви между мной и моими братьями и сестрами. Без сомнения, Джозеф, наш общий враг, сплотил нас.
Все мы следовали примеру матери и пытались смягчить боль, причиненную Джозефом, дружеским словом или жестом. Из-за его вспыльчивой натуры все дети в семье Джексонов были тихими и нежными. До зрелых лет мы почти никогда не разговаривали громко и, если не считать вынужденных боксерских поединков, не конфликтовали между собой.
И, как это ни странно, никому не хватало мужества и смелости дать отпор диким выходкам отца, кроме Майкла. Мама отмечала, что Майкл был не таким, как все, еще с рождения. Он рано начал ходить и говорить и был удивительно подвижным. Мать никогда не хвасталась своими детьми, но для Майкла она делала исключение: «Я не буду утверждать, что он вундеркинд, но есть в нем что-то особенное».
Майкл был сплошной комок энергии с лучистым взглядом и озорной улыбкой. Хотя он никогда не пытался командовать другими, это был прирожденный заводила.
Каждое утро перед школой у нашего дома собирались соседские дети и ждали, когда Майкл объявит игру, в которую все будут играть сегодня. Все вертелось вокруг Майкла, и в своем маленьком собственном мире он был уже в то время знаменитостью.
Уже тогда у Майкла было ясное представление о том, что такое шоу и презентация. Когда мы фотографировались, он, шестилетний карапуз, командовал своим тоненьким голоском: «O'кей, Джеки, ты станешь туда, а Жермен станет рядом с тобой». Ни одна деталь не ускользала от его внимания. Мать всегда поручала ему выбирать костюмы для сцены. Пурпурного цвета костюм или черные брюки с белыми рубашками? Самый младший из пяти выбирал — «этот», и всегда оказывался прав.
Темпераментно и с чувством собственного достоинства Майкл, единственный из всех нас, защищался от отца. Если Джозеф в ярости замахивался кулаком, мы сжимались в ожидании удара. Майкл был единственным, кто пытался уклониться.
— Попадись мне только!— кричал ему вслед Джозеф, но Майкл был настолько быстр и ловок, что успевал удрать, иной раз, даже запустив в Джозефа ботинком.
Майкл мог поспорить, и последнее слово всегда оставалось за ним, даже если это грозило ему побоями. Дрожа от страха, мы спрашивали друг друга:
«Почему он не замолчит, пока на него по-настоящему не обозлились?» Но в душе мы восхищались его бесстрашием.
Мне было шесть лет, когда меня впервые избили. Я была способной ученицей и всегда радовалась, получая табель с оценками, так как это было одной из немногих возможностей заслужить отцовскую похвалу. Однажды вечером я принесла табель домой и отдала его отцу, поскольку матери не было дома. Он вскрыл конверт и взглянул на отметки и замечания учительницы.
К сожалению, я не знала, что она написала: «Ла Тойя очень хорошая ученица, но она не поднимает на уроках руку. Поэтому я считаю, что ей лучше всего остаться на второй год».
Джозеф отложил табель в сторону и с размаху ударил меня в лицо.
— Посмей только еще раз меня так опозорить!— заорал он. Затем взял ремень и розги, которыми в нашем доме довольно часто пользовались.
Металлическая пряжка ремня и тоненький поясок оставляли на моей коже кровавые полосы, и я кричала: «Нет! Пожалуйста! Не надо!»
Но мольба не трогал отца.
Всегда, когда я закрываю глаза, я вижу его лицо. Оно менялось, когда Джозеф был в припадке ярости. Глаза его становились желтыми, как у кота. Он выглядел чудовищем даже без резиновой маски.
— Ты больше не будешь меня позорить!— орал он, сопровождая свои слова ударами.
Джозеф успокаивался так же неожиданно, как и взрывался. Схватив меня за руку, он потащил меня в ванную. Там он бросил меня на пол и ушел. Я чувствовала, как прохладные струйки коснулись моего разгоряченного, мокрого от слез лица; тяжелая книга упала на мою израненную ногу.
— Сиди здесь и читай!— дверь с грохотом закрылась.
Почти теряя сознание от боли, я лежала на полу и горько плакала. Перед ужином вошли мальчики, чтобы умыться. Они осторожно обходили меня, но из страха, что Джозеф будет бить меня или всех нас, не сказали ни слова. Отец держал нас в постоянном страхе силой и угрозами. Свернувшись в клубок на полу, я чувствовала себя ненужной и уснула. Мама тихонько вошла и, смазав мои рубцы и ссадины, унесла в постель к Ребби.
Здесь, на полу в ванной, я поклялась, что больше никогда буду не делать того, что может привести отца в ярость. Я чаще отвечала в классе, но дома пряталась в углу кухни, за котлом. Отчаянно пыталась угодить взрослым, боялась рассердить кого-либо, что давало матери повод повторять на каждом шагу: «Ла Тойя послушный ребенок!» Как будто это было заслугой. У меня попросту не было иного выхода. Мой план действовал. Джозеф больше не поднимал на меня руку. Поэтому мои братья прозвали меня «подлизой»; они не знали, что обиды так же болят, как побои. Возможно, еще больше, потому что побои проходят, а обидные слова остаются в памяти еще долго после того, как они были произнесены.
Я думаю, мамины родители чувствовали, что у нас что-то не ладится, потому что бабушка Марта, «мама», как мы ее звали, старалась сделать для нас что-либо хорошее. Она покупала нам школьную форму и подарила Ребби элегантное выходное платье. Когда Джозеф объявлял: «На выходные вы поедете к бабушке»— мы ликовали. Они жили по-прежнему в Ист-Чикаго, а это было для нас окном в иной мир. Бабушка пекла нам пироги, рулет и другие лакомства, а «папа», ее второй муж, приносил нам кексы и картофельные чипсы из своего магазина.
Бабушкин идеально чистенький домик был сказочным миром, полным любви. Она и дедушка были хоть и строгими, но не жестокими, как наш отец. Меня всегда привлекала бабушкина коллекция статуэток и фарфоровых кукол со всего света. Они были так красивы, что я из предосторожности держала руки за спиной, когда смотрела на них. Майкл не мог удержаться от соблазна подбросить куклу в воздух и ловко поймать ее на лету. Ему не всегда везло в жонглировании, за что и расплачивался его зад.
Еще у бабушки был хрустальный глобус, мы смотрели на него каждый раз, приезжая в гости, и мечтали совершить однажды кругосветное путешествие. После того как мать стала активисткой одной из религиозных сект, мы не отмечали даже рождество. Нашим бабушке и дедушке было жаль нас, и они брали нас на рождество к себе, давали нам денег и подарки.
Нашей семье из десяти человек становилось все труднее сводить концы с концами, поэтому мама работала полдня кассиршей в универсальном магазине. Да и все остальные готовы были отказаться от самого необходимого ради того, чтобы Джеки, Жермен, Марлон и Майкл могли продолжать заниматься музыкой.
Сперва соседские дети подшучивали над моими братьями, которые целыми днями не выпускали из рук свои гитары и банджо, но вскоре эти же дети собирались на лужайке у нашего дома, чтобы послушать их импровизированные выступления. Отец не прекращал муштровать мальчишек с одержимостью футбольного тренера. Час за часом он отрабатывал с ними пение и танцевальные па до тех пор, пока все казалось ему идеальным.
Он без конца прокручивал пластинки наших тогдашних кумиров: Отиса Реддинга, Джека Уилсона, Смоки Робинсона и Джеймса Брауна, чьи характерные телодвижения без труда удавалось копировать Майклу.
Примерно в 1965 году братья под именем «Пять Джексонов» приняли участие в конкурсе талантов, организованном Высшей школой Рузвельта, которая находилась за углом нашего дома. Я и сейчас вижу, как они танцевали и пели на сцене под мелодию модного тогда хита «Му girl» /«Моя девочка»/. Вся наша семья была удивлена и обрадована, когда братья победили в конкурсе, где они были моложе всех остальных участников.
Для Джозефа началась новая жизнь. Он принялся налаживать выступления в конце недели в магазинах и маленьких клубах. Из своего профессионального музыкального опыта он знал, как надо поступать в таких случаях: заключая сделку, заранее договариваться о гонорарах. Наверное, он не слишком охотно рассказывал маме о барах, в которых играли мальчики, потому что иногда это были стриптиз-бары, где мужчины совали танцовщицам деньги в купальники.
Майкл рано созрел среди такой атмосферы в своем поведении. Когда мои братья играли, например «Skinny legs and all» («Ножки Скинни и все такое прочее») на слова Джо, Майкл бежал к публике, залезал под столы, за которыми сидели дамы, и поднимал им юбки. На следующий день, убедившись, что мама нас не слышит, он шокировал меня тем, что взахлеб рассказывал об увиденном.
Публика была в восторге и бросала мальчикам деньги. Они прятали их, но потом должны были отдавать Джозефу. Из выручки Джозеф раздавал на карманные расходы. Джеки, Тито, Жермен и Мар-лон быстро тратили свои деньги или прятали их. Майкл инвестировал свою часть в сладости, которые продавал соседским детям. Мама часто замечала, что он даже в детских играх и поступках проявлял себя, как взрослый. Своим «магазином сладостей» он доставлял радость другим детям и одновременно зарабатывал деньги.
Следующие три года мальчики выступали по пять раз за ночь. В их репертуаре были песни из хит-парада, такие как «Why’s loving you» — «Кто тебя любит» и «Tobacco Road» — «Табачный путь». Как правило, выступления происходили неподалеку от дома, но иногда они играли в Фениксе, Канзас Сити, Вашингтоне и Филадельфии. А мама, Рэнди, Дженнет и я махали им на прощанье рукой. Они с отцом загружали пакеты с едой в машину, уезжая на очередной концерт. Я иногда плакала, потому что начинала тосковать уже во время прощания с ними.
Хотя братья уже имели свой заработок, никто и не думал освобождать их от повседневных обязанностей. Уезжая на концерт, они брали с собой учебники, так как наказание за невыполненные к воскресенью домашние задания было жестоким. Через несколько дней они, измученные, возвращались домой, привозя с собой массу интереснейших историй о местах, которые они повидали, о знаменитостях, в программах которых они играли. Самой яркой фигурой тогдашнего шоу-бизнеса считался Джеймс Браун. Он был кумиром Майкла, а его виртуозные прыжки, акробатический шпагат, эффектные телодвижения и, конечно же, голос были почти легендой. Джеймс никогда не выступал в окрестностях Чикаго, не навестив нас. Я вспоминаю его хриплый, резкий голос, его броскую одежду и его роскошные украшения. Джеймс подолгу сидел в нашей гостиной, предостерегая моих братьев от опасностей музыкального бизнеса.
Братья буквально смотрели в рот своему кумиру.
Однажды мне разрешили сходить на концерт, который мальчики давали в одном из чикагских театров. Это было роскошное старое здание с крышей, напоминающей по форме свадебный торт. Тяжелый бархатный занавес поднялся и — ах!.. Вот они, мои братья,— на сцене, в свете прожекторов, а переполненный зал аплодирует " Пяти Джексонам", вызывая их на бис.
Даже их самые первые выступления были настолько профессиональны, что зрители забывали об их возрасте. В 1967 году Джеки, самому старшему, было всего шестнадцать, а Майклу едва исполнилось девять. На сцене братья стояли всегда в том порядке, который они должны были соблюдать многие годы: справа Тито, согнувшись над своей гитарой; в центре — Джеки, который был самым высоким; по бокам Марлон и Майкл, а слева от них Жермен.
Настоящий экзамен выдержали "Пять Джексонов" в следующем году, когда они участвовали в любительском шоу в театре «Аполло". Для каждого черного музыканта «Аро11о" — был пробным камнем, который мог дебютанта сделать фаворитом. Расположен в Гарлеме — негритянском районе Нью-Йорка, в Гарлеме он известен крайне критически настроенной публикой. Скучные выступления беспощадно освистывались, исполнитель вынужден был бежать со сцены. Если же в «Аполло" был успех, это значит, что дело выиграно. Моим братьям это удалось, они находились на пути к успеху. Чтобы не упустить шанс, Джозеф оставил работу на сталелитейном заводе и целиком посвятил себя карьере своих сыновей.
Если кто-то подумает, что мать и отец вели себя, как типичные родители детей-звезд, скажу сразу, что это было не так. Позднее, после переезда в Голливуд, мы познакомились с другими молодыми эстрадными исполнителями и поняли, какими были настоящие «сценические» родители. Я пришла к выводу, что многие родители вынуждали своих детей пойти в шоу-бизнес, чтобы удовлетворить свое самолюбие, чтобы вести хорошо обеспеченную жизнь за счет своих детей.
Джозеф не осуществил свою мечту стать профессиональным музыкантом, но своих сыновей он не вынуждал идти на сцену ради своей корысти. Нельзя забывать, что он подвергал себя большому финансовому риску, оставив работу. Это было его единственной возможностью доказать свою любовь к детям. Хотя детство мальчиков не было таким беспечным, как детство их друзей, но им нравилось выступать, и родители поддерживали их в этом увлечении. И за это мои братья благодарны им сейчас. Теперь, в лучах своей славы, они не держат зла на Джозефа за то, что он был слишком строг в обращении с ними.
Вскоре отец решил, что пора начать записывать сыновей на пластинки. В том же году пять Джексонов осуществили этот замысел. Это была баллада под названием «Биг бой» — «Детина». Пластинку выпустила «Илтаун рекордз», независимая фирма в нашем родном городе.
В апреле 1967 года мальчики выступали на предвыборном представлении в честь Ричарда Хатчера, мэра Гэри.
Один из первых чернокожих, которому доверили столь важный пост, поддерживал демократическую партию и движение черных за гражданские права. Мои братья выступали вместе со звездами первой величины — Дианой Росс и "Сепремс". Легенда гласит, что в этот день Дайана Росс открыла «Пять Джексонов», обратив внимание на их талант. Легенды хорошо воспринимаются, но не всегда соответствуют истине. Мальчики, конечно, произвели впечатление на Дайану, но были еще и Бобби Тэйлор, Сэм Мур и Глэдис Найт. Многие утверждают, что именно они открыли «Пять Джексонов», что теперь едва ли можно установить, кому именно можно отдать пальму первенства. Возможно, это была Глэдис, так как группа играла в Чикаго, в ее программе.
Можно только сказать, что рекомендации Глэдис, Дайаны Росс и Бобби Тэйлора разбередили любопытство известного музыкального продюсера Бэрри Гордона.
Однажды отец собрал всю семью и с торжествующим видом объявил, что телевизионное выступление, в котором должны были выступать «Пять Джексонов», отменяется. Мы были разочарованы, но Джозеф добавил с озорной усмешкой: «потому что позвонили из фирмы грамзаписи «Мотаун рекордз».
Он, Джеки, Тито, Марлон и Майкл сели в автобус и отправились в Детройт. Они переночевали в гостинице и на следующий день поехали в бюро «Мотаун рекордз».
Там они записали свое выступление на видеоленту. Тогда я еще не понимала, как талантливы мои братья. Но теперь, когда я просматриваю фрагменты из этого черно-белого фильма, я просто поражаюсь их тогдашней совершенной технике.
Можно сразу увидеть, что «Пять Джексонов» были не просто детьми, которые исполняли музыку,— это была группа, вокальная группа, по какому-то недоразумению состоявшая из детей. Мастерство Майкла было так велико, что многие всерьез принимали его за лилипута, полагая, что ребенок на такое не способен.
А когда съемка была закончена, Майкл спросил: «Ну, как мы?» Жермен, который во всем следовал указаниям Джозефа, прижал палец к губам, призывая к молчанию. Затем шестеро Джексонов поблагодарили за прием и собрались в обратный неблизкий путь в Гэри. Они не знали, успешно выступили или нет, и даже не подозревали, что продюсер едва дождался заключения контракта с ними, посмотрев фильм.
С нетерпением ожидая их возвращения, мы просто места себе не находили от волнения. Едва братья переступили порог дома, мы засыпали их вопросами.
— Ну, как? Что они сказали?
Даже если бы дебют окончился провалом, это было бы для Майкла и его братьев еще одной возможностью попробовать свои силы, отдыхом, на котором можно было бы поучиться. Неудачи у нас в семье были стимулом для дальнейшей упорной работы. Как выяснилось, у нас не оставалось много времени для размышлений, так как фирма «Мотаун рекордз» предложила нам подписать контракт.
Хотя в дальнейшем братья и сестры достигли многого в шоу-бизнесе, это мгновение было самым значительным в их карьере. Для мальчиков «Мотаун» был вершиной успеха, то, ради чего они неутомимо работали все годы. Сейчас они стояли в начале нового этапа своей карьеры.
Наше тогдашнее ликование трудно описать словами. Никто из нас не мог себе даже представить, как круто изменится наша жизнь.

Глава 3

— Вы последнее дерьмо!
Это была обычная реакция отца по отношению к своим чернокожим собратьям, даже если речь шла о какой-то знаменитости.
В каждом его слове звучало презрение.
— У всех у вас с головой не в порядке. Всю нашу жизнь мы слышали такие оскорбления. Однажды Тито признался мне, что Джозеф не хотел, чтобы его видели в турне с сыновьями.
— Это ужасно, Тойя,— сказал Тито.— Он делает вид, что нас вообще не существует.
Неужели отец был действительно такого низкого мнения о своих сыновьях? Я полагаю, что Джозеф укреплял свою власть над «Пятью Джексонами», методично разрушая их самосознание. И он удерживал таким образом свой единственный источник существования. Он не понимал, что мальчики повзрослели и все чаще вступают в контакт с внешним миром. И рано или поздно они все равно оставили бы семью. Если бы мы остались в Индиане и если бы успех группы начал угасать, братья, несомненно, взбунтовались бы и настояли на независимой личной жизни. Тогда Джозефу не оставалось бы ничего иного, как смириться, но сейчас все было по-другому. Когда я думаю о том, что мы упустили, мне хочется зареветь от обиды.
Джеки, которому в 1971 году исполнилось двадцать лет, жил в родительском доме, и ему доставалось сполна от жестокости отца. До сих пор отец во всем винит его, вне зависимости от того, что случилось.
— Это сделал мальчик Джеки,— то и дело повторял он с издевкой.
Отец не испытывал угрызений совести, если он бил нас в присутствии посторонних, и невольные свидетели всегда в таких случаях были шокированы его жестокостью. Побои Джозефа были общеизвестной «тайной» у "Мотауна". И ни один из братьев даже не пытался защититься. Лишь однажды, когда Джозеф снова замахнулся для удара, Джеки закрылся рукой.
— Что?— заорал отец и угрожающе приблизился.— И ты еще осмеливаешься поднять на меня руку?— С этими словами он ударил Джеки кулаком в лицо так, что тот едва не упал.
— Джозеф! Что ты делаешь?— закричала мать, но не было смысла спорить с ним, потому что отец ничего не слышал, когда впадал в ярость.
Однажды мои братья пришли к матери и сказали:
«Джозеф должен прекратить это, иначе мы его прикончим в следующий раз».
Но это оказалось пустой угрозой. Никто из них, кроме Майкла, не осмелился оказать Джозефу сопротивление.
В глазах отца все мы были избалованными выродками. Нашим друзьям и партнерам по бизнесу он характеризовал нас как сумасшедших, не принимая наш новый образ жизни.
— Я работал, как проклятый.— Он представлял все так, будто мои братья были отъявленными лентяями, в то время как они репетировали, записывали пластинки и работали до седьмого пота. Всей роскошью наша семья, была обязана «Пяти Джексонам».
— У вас есть шофер, возит вас каждый день в школу,— продолжал Джозеф.— А я каждый день ходил в школу пешком за шестнадцать километров. И все эти новомодные выкрутасы, которые вы сейчас выдумали, в ваши годы просто-напросто не приходили мне в голову.
Мы вздохнули свободно, когда отца подолгу не было дома. Он уходил с рассветом и возвращался за полночь. Мы не имели ни малейшего понятия, где он находится. Было только известно, что он открыл бюро в здании "Мотауна" на бульваре Сансет в Голливуде, но куда он шел после работы — оставалось тайной, но даже в его отсутствие Джозеф владел домом и его жильцами.
Если не иметь опыта общения с таким человеком, как наш отец, никто не поймет, что значит жить под прессом постоянного страха. Когда и в каком настроении он вернется домой? Каждый раз, когда охранник через переговорное устройство сообщал о том, что идет Джозеф, мы бросали все и прятались в своих комнатах, чтобы не попадаться ему на глаза.
Мы часто пытались поговорить с матерью и узнать, что за человек был наш отец.
— Лучше, если вы не будете этого знать,— немедленно отвечала она.
— Но мы хотим, чтобы у нас был отец, который живет дома,— возражала я.
— Почему Джозеф ведет себя так? Почему он не хочет быть с нами?
— Ла Тойя, так лучше. Когда Джозеф дома; всегда ссоры.
— Но, мама...
— Так будет лучше,— повторяла она и уходила из комнаты.
Так и осталось непонятным, почему она продолжала жить с человеком, которого мы, по ее собственным словам, не должны были узнать получше.
Но мы не сердились на маму и не ломали голову над тем, была бы наша жизнь без отца легче или груднее. Тогда и еще много лет спустя мы считали мать одной из жертв жестокости Джозефа. Оглядываясь назад, в прошлое, я думаю, почему у меня никогда не было детской мечты удрать из дома. Все мы чувствовали себя беспомощными и запуганными перед внешним миром. Единственной возможностью бегства из дома было супружество, как у Ребби.
В 1971 году семнадцатилетний Тито ошеломил семью сообщением, что он собирается жениться на Ди-Ди, его первой и единственной подруге, как только он окончит школу. Жермен, Марлон и Дженнет женились в юном возрасте на первой своей любви. Эту склонность к ранним бракам я наблюдала и в других больших семьях с властной родительской опекой.
"Мотаун" был не в восторге от матримониальных намерений Тито. С того времени как альбом «Вернись» принес фирме много миллионов, на Джозефа посыпались предостережения менеджеров. Он должен был помешать женитьбе сыновей. Владелец фирмы опасался, что популярность «Пяти Джексонов» пострадает от этого.
«Когда один из мальчиков женится,— высказывал он свои опасения,— поклонники сразу бросят их, как горячую картошку. Кроме того, все последуют примеру одного, стоит только начать. Жены начнут совать нос во все дела — и ансамблю придет конец. Такое уже было». Когда один из братьев (я не скажу, кто именно) готовился к свадьбе, мы узнали впервые темные стороны музыкального бизнеса, хотя, вероятно, такое встречается всюду, где ворочают большими деньгами.
Конечно, мы уже слышали о взятках, о наркотиках и о скандалах, но вы можете мне поверить, что это еще далеко не все. Однажды Джозеф пришел домой довольно взволнованным. Мы никогда еще не видели его таким. Он собрал всю семью и рассказал невероятную историю: к нему пришел известный и влиятельный человек из музыкального бизнеса, обеспокоенный тем, что свадьба одного из Джексонов может привести к развалу всей группы.
— Вы не должны этого допустить,— потребовал он.— Мы должны помешать этому. — Затем он угрожающе добавил: — Вам должно быть известно, что я располагаю некоторыми способами и средствами, чтобы добиться своего.
— Как вы собираетесь это осуществить? Если мой сын любит девушку и они хотят пожениться, это их личное дело.
— Вы что, хотите этой свадьбы?
— Ну,— согласился Джозеф,— лучше, если бы это произошло несколько позже, но...
— Хотите помешать этой свадьбе? Сделать так, чтоб она не состоялась?
— Что вы имеете в виду?
— Девушка могла бы... исчезнуть.
— Как это она вдруг исчезнет?— спросил отец недоверчиво.
— Например, ее автомобиль может случайно свалиться со скалы, и никто ничего не узнает. Если ее найдут, каждый поймет, что она просто не справилась с управлением. Можно инсценировать несчастный случай на дороге. Это вообще не проблема.
Даже Джозеф ужаснулся от такой идеи.
— Нет! Этого делать нельзя. Выбросите это из головы!
— О'кей, тогда все зависит только от вас,— ответил человек.— Я только пытаюсь помочь вам!
Неужели были люди, готовые убить кого-то за деньги? В шоу-бизнесе такое, к сожалению, случается. В то время, когда мои братья встречались с девушками, у меня не было интереса к противоположному полу. Причина в том, что я и Майкл были послушными иеговистами. К этому времени большинство наших братьев и сестер потянулись к религии. Пять раз в неделю мы с мамой изучали Библию и ходили в молитвенный дом. Рэнди каждый раз хотела пойти вместе со всеми, но никогда не успевала вовремя переодеться. Каждое утро Майкл и я стучались во многие двери Лос-Анджелеса и распространяли слово Иеговы. Когда Майкл стал известным, он должен был переодеваться.
— Доброе утро,— ангельским голоском говорил брат, когда открывалась дверь.— Мы хотели бы поговорить с вами о том, что может сделать человек, чтобы справиться с проблемами, которые нас окружают. У вас есть немного времени для меня?
Реакция была разной, но каждый раз, если в дверях стоял подросток, он показывал на моего брата и выпаливал: «Это Майкл Джексон!»
— Дорогой, не говори глупостей!— уговаривали его мать или отец.
— Нет, это точно,— настаивал ребенок, не отрывая глаз от Майкла, который готов был провалиться сквозь землю.
Правда, за нами в таких случаях обычно следовала машина с охранниками. Майкл производил на детей такое же впечатление, как крысолов на мышь, и меня всегда поражало, как быстро они узнавали его переодетым, в то время как родители ошибались.
Мы не боялись входить в чужие квартиры, хотя и понимали, что занимаемся рискованным делом: а вдруг кто-то узнает Майкла, возможно, схватит его или похитит, требуя выкуп? Однажды, когда Майкл пошел выполнять миссионерскую службу без меня, он попал в переделку. Вдруг из-за угла на него набросился огромный пес. Брошюры о служении Господу полетели в разные стороны, а мой брат, не чуя под собой ног, вылетел на улицу. Рычащий монстр схватил его за ногу. Майклу удалось удрать от пса:
помогла многолетняя привычка спасаться от Джозефа.
Следуя учению Иеговы, я строго придерживалась заповедей. Одна из них запрещала слушать песни, текст которых содержит намеки на секс. Поэтому я не слушала почти никакой поп-музыки, даже пластинок с записями моих братьев. Мы ведь могли дружить только с братьями по вере. В частной школе, где мы учились с Майклом, Рэнди и Марлоном, мы почти не знали однокашников, в то время как дети ярких звезд были нашими одноклассниками, например, дети знаменитого киноактера Марлона Брандо.
Мы подружились с одной девочкой, которая тоже была иеговисткой. Дарлис была моей первой и единственной подругой вне семьи, и мне было очень интересно проводить с ней время. Она была одной из немногих девочек, которые не млели в присутствии Майкла. Она обращалась с ним так же, как с остальными детьми, что очень нравилось Майклу.
Каждый день после обеда мы втроем читали Библию и вместе ходили на проповеди. На одном из собраний Дарлис спросила одного из так называемых старост:
— Почему я спасусь во время страшного суда, а мои родители — нет? Даже если они не знают учения Иеговы, они добрые, хорошие, любимые мной люди.
Ответ старосты был типичным. Он процитировал строки, которые подтверждали его точку зрения, но в принципе он не смог ответить на вопрос Дарлис. Поэтому она написала письмо, в котором изложила свои мысли, чувства и сомнения.
Это рассердило других старост.
Однажды меня задержал муж Ребби, Натаниэль, который тоже был старостой.
— Ла Тойя, — сказал он,— ты не должна больше никогда разговаривать с Дарлис. Никогда.
— Но почему же?
— Она отлучена от веры, а такие люди для нас
больше не существуют. Их надо избегать.
— Но она же моя лучшая подруга,— запротестовала я.
Но ничего не оставалось, как справиться со своими чувствами. Больше никогда ни я, ни Майкл не видели Дарлис. Нам очень не хватало ее, и мы впервые начали подвергать сомнению некоторые заповеди, которые всегда считали непререкаемыми истинами.
Старосты должны были также порицать тех, кто одевался и вел себя, по их мнению вызывающе. Майкл, кумир миллионов, постоянно терпел упреки то за длину своих волос, то за ширину брюк. Мой брат любил яркие цвета, особенно красный.
— Ты носишь одежду слишком ярких тонов, чем возбуждаешь излишнее внимание к своей персоне. Тебе больше к лицу черное или коричневое.
Были даже такие «братья по вере», которые не хотели именно из-за этого иметь с нами ничего общего.
Не смея больше видеться с Дарлис, я проводила много времени с мамой. Она стала моей лучшей подругой, о чем многие матери могут только мечтать. Мы вместе ходили в молитвенный дом, а когда ехали утром в школу, мы специально делали круг, чтобы поговорить друг с другом. Мать любила всех детей одинаково, но у меня было такое ощущение, что я была на особом счету. Она доверяла мне все и всегда, напоминала, как мы с ней похожи. Когда я стала старше, Джозеф часто говорил: «Кэт, правда, Ла Тойя выглядит так, как ты, когда мы познакомились? Посмотри на эту тонкую талию. Она выглядит так, как ты, когда мы познакомились!" Мама всегда улыбалась при этом.
Что бы я ни надевала, что бы ни делала, мама всегда гордилась мной. Я была очень счастлива от этого и не представляла себя в обществе других людей. Мне было уже шестнадцать, а я еще ни разу не встречалась с мальчиком. Наша замечательная учительница миссис Фаин иногда допрашивала меня дружеским тоном:
— Ла Тойя, у тебя есть парень? Мне можно сказать об этом.
— Нет, миссис Фаин,— отвечала я смущенно.
— Знаешь, дорогуша, ты теряешь лучшие годы своей жизни. Однажды вспомнишь и пожалеешь об этом. У такой красивой девушки, как ты, должен быть парень. Мне тебя жаль.
Ее доброжелательные вопросы, однако, ничего не изменили в моей жизни в последующие пять лет. Мои ответы оставались прежними. Согласно нашей вере, думать о противоположном поле — грех. Если мне нравился парень, если я находила его привлекательным, я исповедовалась старосте.
Мать, кажется, не особенно беспокоило то, что я не встречаюсь с мальчиками. Она даже радовалась этому, потому что для нее мое одиночество означало, что я не брошу ее, в отличие от Ребби и Тито. Жермен был неравнодушен к дочери нашего продюсера Бэрри Гордона, Марлон поддерживал романтическую переписку с Кэрол Энн Паркер, девушкой из Нью-Орлеана, с которой он познакомился в одиннадцать лет, ну а Джеки был любимцем всех женщин. Рано или поздно все они пойдут своим путем.
Наши родители никак не хотели смириться с тем, что мы уже больше не дети, а молодые люди, мужчины и женщины. Все плотское находилось под запретом. Из скромности мама ничего не говорила мне о «личных проблемах», и поэтому нормальные физиологические изменения переходного возраста действовали на меня удручающе, травмировали меня. Когда я была подростком, мои набухающие грудные железы были так противны мне, что я бегала только с прижатыми к груди руками, пытаясь скрыть неизбежное.
И Майкл, помнится, сильно страдал в этом возрасте. Вдруг как-то сразу он вырос, чуть ли не на двадцать сантиметров и из милого мальчика превратился в нескладного, неуклюжего подростка.
Пришло время Майклу расплачиваться за свои беспощадные насмешки над другими. Хуже всех насмехался над ним отец:
— Посмотри на свой длинный нос,— издевался он над Майклом.— Понятия не имею, откуда он у тебя, этот клюв.
Братья тоже не могли отказать себе в искушении отомстить Майклу, но ни одна из их шуток не была такой злой и подлой, как шутки Джозефа. Майкл очень страдал от этого.
Да еще и мамино пророчество сбылось: у Майкла появилось множество прыщей.
Это мучительно, думаю, для любого подростка, но если ты звезда и твое лицо не сходит с обложек журналов, этикеток, маек, результат гораздо более плачевный.
Мой брат был просто раздавлен, уничтожен.
Сюзанна де Пасс и ее кузен Тони Штофф, которые тоже работали у "Мотауна", таскали его то к одному дорогостоящему врачу, то к другому, но каждый новый визит только усугублял страдания Майкла. В следующие два с половиной года он терпел бесконечные и бесполезные курсы лечения.
Характер брата заметно изменился. Раньше он был очень общительным и мог легко сходиться с людьми, а теперь замкнулся в себе. Он не заговаривал с посторонними, а если этого нельзя было избежать, смущался и отводил глаза. Будучи в этом возрасте, когда можно встречаться с девушками, он сидел дома.
Сердце мое разрывалось на части.
— Майкл, не убивайся так. Все пройдет.
— Да не могу я этого вынести, Ла Тойя. Он был в полном отчаянии.
— Надо же что-то делать с этим!
И хотя прыщи к шестнадцати годам исчезли, Майкл так и не смог полностью избавиться от психических последствий этого наваждения. Одно из них — излишняя стеснительность, иной раз даже переходящая в робость.

В 1972 году Майкл семь раз достиг вершин лучшей «двадцатки» музыкального сезона: четыре раза как участник «Пяти Джексонов» и трижды как солист. Темпераментное исполнение хита Бобби Дайса «Роккин Робин» и прочувствованной баллады «Бен», в которой он воспевал крысу, принесли ему успех. Многие считали тему «Бен» странной, но Майклу это не мешало. Ему не было противно ни одно живое существо, даже грызуны. Раньше он даже выходил со своими белыми мышами к обеденному столу, а я закрывала на ночь полотенцем дверную щель, чтобы мышь не залезла ко мне в постель.
Несмотря на частое отсутствие Майкла, концерты «Пяти Джексонов» по-прежнему притягивали публику. В 1973 году братья объехали США, Японию и Австралию. Тито должен был стать в конце турне отцом, но Джозеф не отпустил его домой, чтобы он смог побыть со своей женой. Поэтому я ходила вместо моего брата с Ди-Ди на курсы предродовой подготовки. Когда у нее начались схватки, я держала ее за руки и помогла ей произвести на свет ми-Лого Ториано Эдэрилла II. Я люблю всех моих племянниц и племянников, но Тэй, как его называют, мне ближе всех.
Через месяц после рождения Тэя еще одна пара — Жермен и Хэзел — разослал приглашения на их свадьбу. Они влюбились с первого взгляда, и с того дня Хэзел писала моему брату много раз в неделю. Когда мы жили еще в Индиане, Джозеф просматривал почту, а потом кричал своим дурашливым голосом: «О, Жермен! Я думаю, тебе снова пришло письмо от твоей малышки Горди!»
После того, как мы переехали в Калифорнию, где жила Хэзел, их роман с Жерменом продолжился. Я думаю, мои родители вздохнули с облегчением, когда он женился на Хэзел, потому что она была из порядочной семьи. Они всегда опасались, как бы их сыновьям не достались в жены девушки, охочие до денег. Наверное, Бэрри Гордон тоже вынашивал подобные опасения относительно своей дочери. Так как Жермен отвечал на чувства Хэзел, отец поддерживал всеми силами эту связь и буквально потащил молодых к алтарю.
15 декабря 1973 года Бэрри устроил для Хэзел самую роскошную свадьбу в истории Голливуда. Хэзел была очаровательна в своем белом платье, украшенном норкой и жемчугом. Жермен был в белом смокинге. Сын Мэрвина и Энни Гэй, Мэрвин-младший, держал наготове кольцо, а Марлон был свидетелем Жермена. Я была свидетельницей, а остальные братья выполняли роль билетеров. Смоки Робинсон спел песню, которую он сочинил для молодоженов. Среди шестисот приглашенных гостей были мэр Лос-Анджелеса Том Брэдли с супругой, Дайана Росс и ее супруг Боб Зильберштейн, Билли Ди Вильяме, Коретта Скотт Кинг, Валерия Симпсон. Это была сказочная свадьба.
Некоторые поклонники рассерженно отреагировали на свадьбу Тито с Ди-Ди, но это не идет ни в какое сравнение с тем обстрелом, под который попал Жермен, когда он распрощался с холостяцкой жизнью. Для многих Жермен был самым привлекательным из всех братьев. У него ласковые глаза нашей мамы и ее соблазнительно припухшие губы. "Мотаун" с самого начала отметил его «сексуальное обаяние». По заказу фирмы фотографы снимали его обнаженным по пояс, придавая ему романтический имидж. Роман с Хэзел тщательно скрывался. Тысячи молодых девушек чувствовали себя обманутыми в своих чувствах и изливали огорчения в сердитых письмах, адресованных кумиру:
«Если бы я теперь добралась до тебя, ты бы
получил по морде...»
«Почему ты так со мной поступил?..»
«Даже при одном упоминании о тебе мне становятся противно...»
«Я надеялась, что мы созданы друг для друга...»
Фанаты вполне серьезно полагали, что Жермен  всецело принадлежит им. Такие письма, больно ранили его, ему было очень обидно, когда некоторые из его поклонниц не хотели брать автограф, потому что он был женат. В 1974 году «Пять Джексонов» ступили на новый путь со своей «Танцевальной машиной». Голос Майкла стал глубже и развился в сочный тенор.
Сразу же после записи этой пластинки братья уехали на гастроли в Сенегал. Они еще никогда не были в Африке, новые люди и новые впечатления очень вдохновляли их. Но путешествие было знаменательным еще и по другой причине. Как-то после концерта Джозеф собрал всех сыновей и, сияя, объявил:
— Мне надо кое-что сообщить вам. У вас есть маленькая сестричка.
— О ком ты говоришь? Вроде бы мать не рожала никакого ребенка.
— Да, но у меня есть дочь,— продолжал Джозеф.— Она родилась почти в то же время, что и Тито. Ее зовут Анна (имя изменено), ей примерно шесть лет.
У отца была другая семья! У нас все время было подозрение, что ночи, которые он проводил вне дома, были ночами измены, но мы не думали, что все настолько серьезно. Мальчики были в ужасе. Джозеф же вел себя так, будто это было самым естественным делом. Не хватало еще, чтобы он начал раздавать сигары по случаю праздника. Сразу по возвращении домой братья рассказали мне об измене отца.
— У него есть еще одна семья, Ла Тойя, другая женщина.
— Сказать об этом маме?— спросил Жермен.
— Ты что, спятил?— возразил Майкл.— Она не должна этого знать.
— Ее это могло бы убить,— добавила я.— Почему он такое вытворяет?
— Не имею понятия, но видела бы ты его, Ла Тойя. Он чуть не лопнул от гордости и ожидал, что мы будем разделять его восторг,— в голосе Майкла
звучала ненависть.— Это было омерзительно.
— Как только он может этим гордиться?— процедил сквозь зубы Жермен.
— Нами он не гордился никогда.— Слезы выступили на глазах у Майкла.
Мы хранили от мамы тайну этой измены Джозефа, пока один из братьев не рассказал ей всю правду. В глубине души мы надеялись, что она сразу же разведется с ним.
Конечно, мать чувствовала себя униженной, но когда Джозеф отказался прекратить эту связь, она не стала угрожать разводом, предпочитая попросту лгать, что все дела у нас в порядке. Раньше я воспринимала такую реакцию с ее стороны как силу духа, а теперь знаю, что это проявление слабости. Мать просто боялась смотреть правде в глаза. Вместо того чтобы обратить свой гнев на Джозефа, она кляла ребенка этой другой женщины. Это так не вязалось с ее образом в наших глазах.
Позже мы узнали, что возлюбленной Джозефа была женщина, безответно влюбленная когда-то в Джеки. Некоторое время они с Анной жили в другом конце города, но Джозефу, видимо, надоело ездить туда, и он устроил их в собственном доме в нескольких минутах ходьбы от Хейвенхерста. Однажды, когда мои братья с детьми были в торговом центре, они увидели, как Джозеф с подругой и дочкой, рука в руке, прошлись по магазину. Чтобы избежать вопросов детей: «Кто эта дама с девочкой рядом с дедушкой?», они отвлекли их и быстро пошли в другой магазин.
Большинство моих братьев и сестер старались не иметь ничего общего с Анной, но мы с Майклом интересовались ею и часто спрашивали друг у друга:
— Как ты думаешь, она хорошенькая? Что она за человек?
Когда мы думали об отцовских качествах Джозефа, нам становилось жаль эту малышку, но казалось, что наш отец баловал ее, как маленькую принцессу.
И хотя никогда не высказывал этого вслух, мы догадывались о его желании познакомить нас со своей дочерью.
Много лет спустя Джозеф сказал мне однажды:
— Есть маленькая девочка, которая собирает все твои фотографии и восхищается тобой. Она очень хотела бы с тобой поговорить. Ты не могла бы позвонить ей?
Сперва я подумала, что речь идет о какой-нибудь фанатке.
— Как ее зовут?
— Анна.
— Неужели та самая?
Он не выдал этого, только набрал ее номер и дал мне трубку.
Была милая короткая беседа, состоящая большей частью из ее взволнованного хихиканья.
— О, я так тебя люблю!— ворковала она.— Я хотела бы когда-нибудь стать такой, как ты.
— Меня это радует.
— Я так рада, что ты мне позвонила.
— Не надо благодарить, я сделала это с удовольствием.
Во время исполнения степа мальчики ободряюще аплодировали: «О, ты можешь!» «Превосходно, давай дальше!» Но Жермен и Марлон отпускали глупые комментарии. «Глянь на Титр, у него две левых ноги!» «Вы не чувствуете себя идиотами, изображая медведей перед публикой?»
На сцене положено улыбаться, но мы были близки к тому, чтобы лопнуть от смеха. Однажды, когда мы с Майклом увлеченно отбивали степ, Жермен вдруг закричал:
— Эй, Ла Тойя, у тебя разъехалась молния! Не сообразив, что это розыгрыш, я прервала танец, понеслась за кулисы. Бедный Майкл, не зная, что ему делать, остался один. Публика бешено аплодировала, никто ничего не понял, очевидно, полагая, что так и было задумано устроителями нашего шоу.
Мать всегда была большой поклонницей семейного ансамбля и не пропускала ни одного нашего выступления. Она и сегодня часто сопровождает Майкла. После выступления мы всегда бежали к ней и спрашивали: «Ну как, мама?» «Ну так,— отвечала она, — одна песня была в начале слишком медленно исполнена. Майкл, в следующий раз надо попробовать по-другому. Тито, твое соло на гитаре было великолепно, но не надо так кривляться». Странно, но она никогда не хвалила нас. Однажды мы с Майклом наблюдали за кулисами молодую женщину с вундеркиндом — маленькой звездой. Она без конца спрашивала у всех окружающих:
«Разве это не чудо? Разве он не прекрасно это исполнил?» Мы с братом переглянулись. «Мама никогда бы не сказала так о нас»,— подумала я. Мать объяснила мне однажды свою философию: «Вы же знали, дети, что вы способные. Зачем же мне было вам об этом повторять?» Я думаю, что ни Джозеф, ни мать никогда не поймут, что все аплодисменты мира не заменят родительского «я люблю тебя» или «я горжусь тобой». Сегодня, сейчас мои братья, сестры и я осыпаем наших детей, племянников и племянниц похвалами.
Когда мы однажды поехали выступать в Лас-Вегас, один из наших охранников доложил, что Майклу угрожают убийством. Нам и до этого часто угрожали, мы по-настоящему испугались. Преступник даже назвал точное время. Охрана очень серьезно отнеслась к делу. Оценив фактор риска, решили все-таки дать шоу. Наш контракт вынуждал нас к тому, и владельцы гостиниц не интересовались проблемами исполнителей, даже если речь шла об угрозе убийства. Нам ничего не оставалось, как нанять лучших охранников и молиться, чтобы ничего не случилось. И хотя вокруг роились охранники, мы очень беспокоились о Майкле. В тот вечер, когда Майкл уже стоял на сцене, Ребби вдруг заявила мне:
— Я не выйду на сцену. Разве ты не понимаешь, что меня тоже могут убить?
Я редко выходила из себя, но на этот раз у меня сдали нервы:
— Ребби, как ты можешь быть такой эгоисткой? Майклу придется быть на сцене более двух часов, тебе же надо продержаться не более четырех минут — и ты дрожишь от страха!
— Но если они выстрелят именно тогда, когда я буду на сцене?— спросила Ребби с паническим ужасом в голосе.
Бедняга, она так и не смогла ко всему этому привыкнуть, хотя для нас угрозы со временем стали обычными.
Хотя все мы по горло были заняты работой и семейными делами, никто из нас не испытывал творческой удовлетворенности. "Мотаун" по-прежнему не разрешал нам исполнять наши собственные песни. Майкл умолял продюсера дать нам свободу творчества, и хотя Бэрри считал его почти своим сыном, он не смягчился. Несмотря на победы в хит-парадах, братья зарабатывали не столько, сколько им причиталось. Группа с их диапазоном творческих возможностей должна была иметь намного больше. Но Джозеф и его партнер Ричард Эронс удачно вложили свои деньги. Когда составлялся контракт с Мотауном, это было надежно. Фирма редко шла на изменения в контракте, невзирая на то, сколько прибыли приносила группа. В дальнейшем отношения заметно ухудшились. Менеджеры фирмы держали в своих руках все бразды правления, но Джозеф не давал им покоя, если дело касалось его сыновей. "Мотаун" реагировал на это с недовольством. Менеджеры понимали, что другого выхода, кроме сотрудничества с ним, нет. Внешне все выглядело благопристойно: казалось, что сыновья целиком и полностью поддерживают отца. "Мотауну" удалось создать конфликтную ситуацию, когда он помог Майклу, Жермену и Джеки сделать карьеру солистов, ведь соперничество и конкуренция могут вбить клин даже в самую дружную семью. "Мотауна" это мало беспокоило. Все братья были согласны с предложениями отца, кроме Жермена, который был невысокого мнения о предпринимательских способностях отца. Майкл говорил ему: «Помни о прошлом, думай о будущем».
Несмотря на возражения Жермена, Джозеф начал искать новую фирму грамзаписи. Как только истек срок контракта с "Мотауном", в марте 1975 года «Пять Джексонов» заключили контракт с «Эпик рекордз».
Новое соглашение было очень выгодным; оно позволяло исполнителям быть полностью свободными и сохраняло за ними преимущественные права. Я уверена, что карьера Майкла и «Пяти Джексонов» пошла бы под уклон, если бы они не ушли от "Мотауна". Контракт с «Эпик» был оглашен летом 1975 года на пресс-конференции в Манхэттене. Почти вся семья была в сборе, кроме Жермена.
«Я остаюсь у Мотауна,— через несколько дней объявил Жермен. — Мы начинали с ним, и я останусь верным ему!»
Это звучало, как удар грома. Жермен оправдывался, приводя свои доводы: «Он сделал из нас то, что мы есть. Нашим успехом мы обязаны "Мотауну". Вы допускаете ошибку, бросая его. Без Бэрри мы были бы сегодня ничем".
— Ты прав, Жермен,— сказал Джозеф.— Но неужели тебе хочется голодать?
— Как вы смогли предать Бэрри?— защищался Жермен.
— Нам нужна свобода. Мы хотим делать то, что находим нужным.— А у "Мотауна" из нас сделали роботов и обращались с нами, как с роботами. Мы хотим исполнять свою музыку, а не плясать под дудку Бэрри и Сюзанны де Пасс.
Но Жермен не соглашался с этим. Через минуту напряженной тишины Тито сказал:
- Жермен, мы же братья.
— Да, нам надо держаться вместе, сказал Джеки.
— Тогда идите со мной,— сказал Жермен.— Я не оставлю Бэрри в беде.
Многое было сказано в этот вечер, но, как оказалось, напрасно: Жермен просто сбежал после второго концерта. И нам пришлось заканчивать без него. Никто так сильно не переживал разлуку, как Майкл, привыкший, что слева от него пел и играл на своей бас-гитаре Жермен. Майкл чувствовал себя обязанным заменить брата.
После этого вечера Майкл мобилизовал все свои силы и способности, о которых он сам и не подозревал. Он танцевал еще эффектнее, пел более прочувствованно, чем прежде. И так как Майкл исполнял свои песни слишком высоким, почти звенящим голосом, срывавшимся на крик, мама предостерегала его: «Майк, ты когда-нибудь перенапрягаешь свой голос».
— Жермена ведь нет!— отвечал он.— А мы должны звучать так же, как раньше.
И хотя Рэнди очень старался подражать Жермену, Майкл продолжал, напрягаясь, заполнять брешь, оставленную Жерменом. "Мотаун" повел себя довольно гнусно после того, как группа заключила контракт с «Эпик». Фирма подала иск в суд, чтобы братьям запретили называться «Пять Джексонов». Продюсер утверждал, что он сам придумал это название. Это было неправдой. Какими мотивами руководствовалась фирма? Местью, желанием наказать братьев? Это подозрение усилилось, когда многие диск-жокеи втайне сознались нам, что их вынудили не ставить пластинок «Пяти Джексонов». Мотаун зашел так далеко, что пригрозил создать новый квинтет и назвать его «Пять Джексонов». Один из менеджеров фирмы сказал, что есть достаточно много чернокожих молодых людей по имени Джексон, среди которых можно выбрать то, что нужно.
Жермен не был ко всему этому безразличен. Когда мы хотели записать пластинку с его участием, он пригрозил, что подаст в суд. Мы считали это шуткой, пока не получили письмо от его адвокатов. Братья предполагали, что он находится под влиянием своей жены и тестя. Но мы не восприняли это как личное оскорбление. В семье Джексонов всегда могли хорошо отличать дружбу от службы. И тот факт, что Жермен покинул нас, не повлиял на его отношения с отцом: он по-прежнему оставался его любимым сыном.
Лично я думаю, что Жермен чувствовал себя виноватым в этом конфликте (разного рода иски и встречные иски между Джексонами и "Мотауном", прекратились лишь к 1980 году, когда они утратили юридическую силу). Хотя Жермен и не признавался, я считала, что у него не все в порядке с совестью. Много позже, когда обещанная ему карьера у Бэрри не состоялась, он понял, что совершил ужасную ошибку. Но, как говорится, нет худа без добра. После разрыва с Жерменом мои остальные братья получили, пожалуй, первую в своей жизни возможность немного отдохнуть. А Майкл, наконец, осуществил свою давнюю мечту: посетил Дисней-Лэнд.

Глава 5

— Идем, Ла Тойя, покатаемся на машине!
— Ты же знаешь, Майкл, что сегодня у нас семейный совет. Ничего не получится.
— Да, да, Ла Тойя, но сегодня тебя на нем не будет!
— Это невозможно, Майкл, ведь это, в конце концов, семейный совет,— настаивала я.
— Как хочешь, но я боюсь, что тебе это будет неприятно,— предостерег он меня, качая головой.— Их собирает одна из наших невесток, и все они накинутся на тебя.
— Неужели опять?— простонала я.
Такие встречи в семье Джексонов были традиционными. Каждый, включая наших невесток и зятьев, мог назначить семейный совет. Темы были разные: от покупки подарков ко Дню матери для Кэт до каких-то малозначимых семейных мелочей. Из моих братьев чаще всех назначал такие встречи Жермен. С того времени, как он женился на Хэзел Гордон — симпатичной, но упрямой женщине,— он становился все более невыносимым, чем-то напоминая мне Джозефа.
Большинство детей отделяются от родителей, вступив в брак. Но у моих братьев и сестер все было не так. Для Джозефа семья Джексонов — наша семья — всегда оставалась на первом плане. Жермен звонил каждый день с восходом солнца, что очень радовало отца. Джеки, Тито, Жермен и Марлон жили в нескольких шагах от Хейвенхёрста и заходили почти каждый день, чтобы поболтать с мамой. Большая семья, которая держится вместе, встречается не так уж часто. Но посторонних это
иногда шокирует. Я знаю, что женам моих братьев было сперва очень непросто найти контакт с нашим семейством. Они происходили из семей, где не так сильно развиты родственные чувства, и нужно было время, чтобы привыкнуть.
Вначале я радовалась, когда к нам приходили невестки, потому что надеялась, что они станут моими подругами. Но вместо этого я стала козлом отпущения: они ревновали меня к братьям. Вначале я отказывалась верить в это. Но когда догадки подтвердились, вынуждена была посмотреть правде в глаза. Однажды мальчики решили устроить мне небольшой праздник по случаю дня рождения. Их жены были по вполне понятным мне причинам против и поэтому наметили коварный план: они хотели намекнуть Тито, будто я утверждала, что мой племянник Тэй на самом деле не его сын. Итак, они распространяли обо мне всякие подлые сплетни. К счастью, Марлон услышал этот разговор и рассказал братьям, которые затем потребовали ответа от своих жен. Это событие так повлияло на мое самочувствие, что у меня начались спазматические боли в желудке, и пришлось вызвать врача, который запретил мне вставать.
— Но не могу же я подвести остальных,— слабо протестовала я.
Врач дал мне лекарство. И в этот же вечер я слышала недобрые пересуды моих невесток...
Однажды в порыве откровения Кэрол призналась мне:
— Знаешь, Ла Тойя, почему тебя ненавидят невестки? Я покачала головой.
— Ты даже не представляешь, что мне приходится ежедневно слышать от Марлона: Ла Тойя делает это лучше, Ла Тойя делает это иначе.
— Но я же не виновата,— возразила я.
— Как бы там ни было, но причина в том, что нам все это надоело, и мы обозлились на тебя. Хватит с нас — постоянно слышать твое имя.
Позже я узнала, что ДиДи сказала однажды Тито:
— В конце концов, ты женился на мне, а не на своей сестре.
И она была совершенно права.
Нельзя забывать, что братья почти не имели опыта общения с женщинами до супружества. И так как я была единственной девушкой, которую они знали в юности, они невольно сравнивали своих жен со мной. Я думаю, мальчики не имели ни малейшего понятия, что они обижают тем самым своих жен. Понятно, что это действовало невесткам на нервы. Я благодарна Кэрол за откровенность, но подлые намеки в мой адрес не прекращались. Поэтому я была в ужасе от наших собраний, особенно от предстоящего. Несмотря на предостережение Майкла, я пошла на него, и сразу же Хэзел гневно показала на меня пальцем.
— Я с тобой разберусь!— кричала она.— Ты не будешь ни видеться, ни разговаривать с моими детьми.
— Но почему же?— испуганно выдавила из себя я.
Хэзел знала, как сильно я любила ее детей, и своей угрозой больно ранила меня.
— Что я такого сделала?
— Ты прекрасно знаешь, что ты сделала,— тоном обвинителя ответила она.
— Что же?
— И она еще разыгрывает перед нами невинность.
— Но, Хэзел...
— Не делай вид, что ничего не понимаешь,— вмешался Жермен и укоризненно покачал головой, — ты больше не увидишь наших детей — и баста.
Так как я не имела ни малейшего понятия, что же на этот раз натворила, я умоляла их объяснить, в чем дело. Но все было напрасно. Я побежала в свою комнату. Через минуту в дверь постучал Майкл.
— Я же предупреждал тебя, Ла Тойя,— утешал он меня.— Почему ты позволяешь вести в твоем присутствии подобные разговоры. Ты же знаешь, что невестки всегда готовы наорать на тебя. Не подыгрывай им.
— Ты прав, но меня это ранит. Братья верят каждому их слову, но я же, правда, ничего не сделала.
— Я знаю это,— ответил он сочувственно.— Они лгут, не краснея. Но ты не должна забывать, что эти женщины ужасно ревнивы. Поэтому они и придумывают все эти сказки.
Однажды Майкл позвал меня к себе.
— Я хотел бы спеть песню, которую я написал для тебя,— сказал он.— Мне очень жаль, что случилось между тобой и невестками.
Песня называлась «Когда я что-то начинаю» из альбома «Триллер». После того, как я прочитала измышления некоторых критиков по поводу текста этой песни, мне стало просто смешно. Один из них даже взялся утверждать, что песня наводит на мысль о мании преследования, которой якобы страдает Майкл. На самом деле Майкл здесь абсолютно ни при чем, а если и есть какой-то намек, то разве что на мои сложные взаимоотношения с невестками.
Если кто-то из братьев заезжал в Хейвенхерст, он сразу же звонил домой, чтобы сообщить о своем благополучном прибытии. Затем они звонили еще раз, чтобы сообщить, что выезжают. Джозеф, наблюдая за всем этим, ругался:
— Кэт, это позор. Мальчишки все пошли в тебя. От меня в них вообще ничего нет. Они тихони, тряпки и находятся под каблуком у своих жен.
Как это бывает во всех молодых семьях, у Джеки, Тито, Жермена и Марлона случались семейные недоразумения. Тогда они шли за советом к матери, она, по своему обыкновению, старалась все уладить миром. Вне зависимости от того, что сказала одна из жен, она всегда советовала сыновьям:
— Ты должен вернуться. Будь разумным и подумай о своих детях.
Она сама всегда уступала, чтобы брак не распался, и пыталась убедить своих детей в том, что уступить — лучший путь к согласию.
Семейные проблемы моих братьев сваливались на наши головы. Каждую неделю возникал новый кризис, и по вечерам постоянно звонил телефон. Мама вставала, одевалась и уезжала на поле семейной битвы, чтобы предотвратить самое худшее. Неудивительно, что Джозеф не хотел иметь ничего общего с женами сыновей и был против того, чтобы они вмешивались в семейные дела. Когда Марлон на некоторое время ушел от Кэрол, она почти ежедневно наезжала в Хейвенхерст, плакалась перед матерью, доказывая, как она любит своего супруга. Конечно, я не могу быть объективной в оценке Марлона, ведь я его сестра. На время развода Марлон снова перебрался в родительский дом, а Кэрол уехала в свою Луизиану.
Кэрол была болезненно ревнивой, но ревность ее всякий раз оказывалась совершенно беспочвенной, потому что Марлон был домоседом — ложился спать в десять вечера. И жены других моих братьев подозревали своих мужей в супружеской неверности. Я думаю, только зрелые, уверенные в себе женщины должны становиться женами знаменитых людей, в особенности, если речь идет о таких привлекательных поп-музыкантах, как мои братья. Кэрол призналась мне однажды:
— Ла Тойя, я ревную даже тогда, когда ты целуешь Марлона, здороваясь с ним. Мы с ним всегда после этого ссоримся.
— Но, Кэрол, это же мой родной брат!
— Я знаю, но ничего не могу с собой поделать. Если в доме лежит издание «Эбони» или «Джет», я вырываю все пикантные снимки, чтобы они не попались на глаза Марлону. А в «Воге» я вырываю все подряд, особенно снимки с изображением обнаженных девушек,— продолжала она.
— Но все журналы полны таких снимков!
— Ты права, но я не хочу, чтобы он смотрел на кого-то, кроме меня.
Я ничем не могла помочь Кэрол, так как знала, что она действительно очень любит моего брата. Марлон не хотел возвращаться к ней. Но моя невестка была полна решимости вернуть его к себе. Она была уверена в успехе. Можно подумать, что она ясновидящая или обладает тайными волшебными чарами.
— Марлон вернется ко мне. Я не беспокоюсь. Я знаю даже дату и время его возвращения,— утверждала она совершенно спокойно.
Маме иногда казалось, что Кэрол близка к сумасшествию. Но в назначенный день, за десять минут до установленного женой срока, Марлон покинул Хейвенхерст и навсегда возвратился к Кэрол.
Брак Джеки с самого начала сопровождался бурными эксцессами и был, к сожалению, первым, который закончился разводом. В 1975 году, через год после свадьбы, Джеки подал на развод, и «перетягивание каната» длилось до 1984 года. Семейный конфликт привел к тому, что он влюбился в другую женщину. Брат был отчаянным болельщиком бейсбольной команды в Лос-Анджелесе и часто брал меня на стадион. Во время одной из игр я заметила, что одна из девушек не сводит с него глаз. Я толкнула его в бок и спросила:
— Почему она так смотрит на тебя?
— Я ей нравлюсь,— не стал скрывать он. После игры Джеки представил меня ей. Это была изящная брюнетка экзотической внешности.
— Ла Тойя, это Пола Абдул.
Хотя мы были приглашены на ужин, я попросила брата отвезти меня домой. К моему изумлению, девушка тоже села в машину.
— Джеки,— зашептала я,— что ты делаешь? Что будет, если Энид увидит нас? Я не хочу в этом участвовать.
— Она только хорошая подруга, Ла Тойя.
— Джеки, не говори глупостей, у меня же есть глаза. На следующий день Джеки спросил меня:
— Ты находишь ее симпатичной?
— Она очаровательна,— я не льстила.
Я могла хорошо представить себе, почему Джеки был несчастлив в семье, но в его связи с Полой я не могла ничего понять. Связь продолжалась восемь лет и не была легким флиртом или обыкновенной дружбой, как все вокруг предполагали. Они по-настоящему любили друг друга. Одно время они даже поговаривали о браке, но эти планы рухнули, когда она в 1988 году сделала карьеру певицы. Тайная пара влюбленных часто встречалась в Хейвенхёрсте, что было неприятно всей семье.
Пола навещала нас часто, и я иногда беседовала с ней. Иногда мы вместе ходили за покупками. Она рассказывала мне о своих проблемах с Энид. Джеки осыпал Полу дорогими подарками, среди них был элегантный спортивный автомобиль.
Гнев и отчаяние Энид были мне вполне понятны, потому что Пола, не скрывая, часто звонила Джеки. По-моему, оба влюбленных пренебрежительно относились к чувствам Энид.
В конце концов, Пола зашла слишком далеко. Однажды она пришла к Джеки домой. Она была, конечно же, удивлена, когда ей открыла Энид и вежливо поздоровалась с ней, попросив зайти в дом. И только когда дверь за ней закрылась. Пола поняла, что совершила ошибку. Энид грубо толкнула ее на стул и привязала веревкой.
— Энид кричала, что она меня прикончит, но я отговорилась тем, что якобы не знала, что Джеки женат,— рассказывала мне потом Пола.
К счастью, Энид ей поверила.
Дети Джеки тоже были в курсе дела. Однажды за обедом племянница спросила меня:
— Ты знаешь, кто такая Пола?
— Кто же она, эта Пола? — я тщетно попыталась прикинуться дурочкой.
— Ты наверняка знаешь, кто она! Я была шокирована.
— Пола такая миленькая,— пролепетал мой маленький племянник.
— Никакая она не миленькая, — зашипела на него моя племянница.— Она отбирает у мамы папу.
Было грустно видеть, как ни в чем не повинные дети были втянуты в семейные проблемы своих родителей.
Практически все браки вокруг нас не были идеальными. Уже одного примера наших родителей было достаточно для того, чтобы мы с Майклом утратили желание обзаводиться семьями. Мы не собирались участвовать в таком спектакле. Как я уже упоминала, проблематичным был тот факт, что мои братья очень рано женились. Кроме того, они никогда не жили до брака вне родительского дома (только Джеки краткий период времени прожил с Энид до свадьбы).
Когда же 18-летний Рэнди объявил, что он хочет сойтись с женщиной старше его на десять лет, родители были в шоке.
— Это против наших правил,— сказала испуганно мать.— Ты знаешь, что должен жить дома до свадьбы.
— Тогда я буду первым, кто нарушит это правило,— холодно возразил Рэнди.
Его подруга Джули Хэррис была симпатичной хористкой в одной группе, которая во время турне выступала перед программой Джексонов.
— Рэнди, ты же еще ходишь в школу,— сказала мать и сердито добавила: — Эта женщина намного старше тебя. Почему ты хочешь переехать к ней и содержать ее?
— Потому что я люблю ее. Кроме того, я хочу быть свободным.
Мы с Майклом слышали разговор матери, Джозефа и Рэнди. Наконец мать сдалась.
— Джозеф, отпусти его,— сказала она,— не удерживай. Пусть идет своей дорогой.
Мы были удивлены, что мать уступила. Рэнди и Джули переехали в свою роскошную квартиру.
Вскоре после этого мы с Майклом допоздна засиделись у меня на кровати. Мы часто оставались вместе, чтобы поговорить, поиграть во что-нибудь, и спали потом в одной комнате. Зазвонил телефон, но я не снимала трубку. Возможно, это какой-нибудь поклонник, который раздобыл номер моего телефона. Когда позвонили еще раз, Майкл забеспокоился.
— Ла Тойя, я думаю, надо подойти. Я подняла трубку.
— Алло?
Из трубки прозвучал незнакомый голос:
— Ваш брат Рэнди попал в автокатастрофу. Дело плохо.
Мать и Джозеф тоже подняли трубку и слышали все со своего аппарата.
— Какая марка машины?— спросил Джозеф.
— Мерседес 4505Ь.
О боже! Это машина Рэнди. Мы почувствовали, что звонивший не ошибся. Я тотчас позвонила в больницу, и мне ответили, что Рэнди Джексон доставлен в угрожающем состоянии.
— Пожалуйста, приезжайте немедленно!— сказала медсестра. — Я думаю, что вашему брату недолго осталось жить.
Я с рыданиями упала на колени.
— Рэнди! Почему именно Рэнди? Почему именно с ним случилось такое? Брат и сестра сделали все, чтобы успокоить меня.
— Ла Тойя, успокойся,— строго сказал Майкл,— ты только разволнуешь мать.
Они помогли мне одеться, и мы побежали к машине. Дорога в больницу была настоящей мукой. Джозеф очень осторожный водитель, а я, Майкл и Дженнет сидели, сжавшись, на заднем сиденье и опасались, что мы приедем слишком поздно. Мы были готовы выпрыгнуть из машины на полном ходу и остаток пути мчаться, сломя голову.
Я думала в те минуты только об одном:
— Что если Рэнди уже нет?
В этот вечер в Лос-Анджелесе шел сильный дождь. Рэнди занесло на опасном повороте, и он врезался в осветительный столб. Удар был настолько сильным, что капот превратился в гармошку. Крыша сплющилась, а двигатель вдавился в шоферскую кабину, сплющив брата со страшной силой. При первом взгляде на машину полиция и санитары решили, что водитель мертв. Прошел час, когда Рэнди удалось освободить из железных тисков с помощью металлических ножниц. Ноги были сломаны во многих местах, особенно сильно пострадала его левая ступня, она была, по словам врача, полностью раздроблена. Мы побежали в приемный покой, там Рэнди еще лежал на носилках в глубоком шоке.
— Прошу вас, если вы непременно желаете его увидеть, то делайте вид, что все в порядке. Лучше всего вообще не смотреть на его ноги. Они полностью раздроблены.
— У меня дикие боли,— простонал Рэнди. Когда мы вошли к нему, полицейский сказал врачу:
— Ему, пожалуй, не выкарабкаться. Чудо, что он еще жив до сих пор!
— Если он выживет,— тихо ответил врач,— наверное, придется ампутировать обе конечности.
Майкл чувствовал, что я могу разрыдаться в любую минуту. Он отвел меня в сторону и повторил указание врача:
— Ла Тойя, ни слова при нем.
Я пыталась быть спокойной, но когда увидела Рэнди, невольно стала ловить ртом воздух. Это было намного хуже, чем ожидала, хуже, чем сказал врач.
— Помогите мне, пожалуйста,— всхлипнул мой брат. Бедняга даже не подозревал, как плохи его дела. По моим щекам катились слезы. Я ничего не могла с ними поделать. Майкл был просто убит. Он вывел меня из комнаты и попытался утешить. А в это самое время Джозеф читал еле живому сыну со свойственным ему бездушием нудную проповедь:
— Если бы ты остался с нами дома, то ничего не случилось бы.
Всю ночь мы дежурили в больнице. Врачи хотели ампутировать Рэнди одну или даже обе ноги, но он наотрез отказался от этого. На следующий день они сообщили нам, что хотя жизнь его теперь вне опасности, он никогда не сможет ходить. На следующей неделе его состояние ухудшалось несколько раз настолько, что ампутация казалась неизбежной, но каждый раз он противился этому с поразительным упорством.
Во время его пребывания в больнице Джули не покидала его, что заставило моих родителей изменить свое отношение к ней. Когда Рэнди выписали, он был прикован к инвалидной коляске. Мать предложила нанять сиделку. Джули сказала:
— Я буду его сиделкой.
Она следила за тем, чтобы он вовремя принимал лекарства, готовила для него диетическое питание, возила в коляске, меняла повязки.
Рэнди отказывался принимать обезболивающие таблетки и не верил в мрачные прогнозы врачей.
— Я снова смогу ходить,— без конца повторял он.— Я верю в себя и знаю, что смогу.
Рэнди перенес многочисленные операции, делал различные гимнастические упражнения. И благодаря своей несгибаемой воле перечеркнул диагноз врачей.
В 1980 году я начала свою сольную карьеру, или, вернее, отец, который был моим менеджером, заставил меня сделать это. У Джозефа не было сомнений, что я займусь шоу-бизнесом. Одно время я изучала экономику, но он всегда спрашивал:
— Зачем ты это делаешь? Тебе это вовсе не нужно! Я возражала ему, потому что знала, какие сложные юридические ситуации лежат в основе музыкального бизнеса. Но когда я начала петь, несмотря на первоначальные сомнения, я очень старалась. Прожив последние десять лет в Голливуде, я хоть и знала о теневых сторонах шоу-бизнеса, но это не касалось лично меня. Я была тогда настолько наивна, что сегодня не могу вспоминать об этом без смеха. Например, меня все время приглашала к себе домой хорошенькая супруга одной эстрадной звезды. Она меня мало знала, а кроме того, была намного старше, и я сперва не поняла ее настойчивости и чрезмерной любезности. Позже узнала, что она и ее муж были известны своими оргиями. И в определенных кругах не было секретом пристрастие этой дамы к молоденьким девочкам.
Да, работая в шоу-бизнесе, надо быть всегда начеку, даже с друзьями дома. Один известный актер, который был давно знаком с нашей семьей, пригласил меня, однажды в свое бюро, где я должна была договориться о роли в его новом шоу. Мы тогда отдыхали на Гавайях и условились, что подписывать контракт поедем вместе с мамой. Когда мы приехали в бюро этой звезды, его ассистент сказал:
— Он хотел бы поговорить с одной Ла Тойей. Мать осталась в машине. Секретарша провела меня в офис. Он был обставлен элегантной мебелью и отделан ценными породами дерева, а мой руководитель восседал за письменным столом с мраморной поверхностью. Я села напротив. Он тут же нажал на кнопку под столом, и я услышала щелчок позади меня. Он ласково поинтересовался:
— Как поживаете?
— Спасибо, хорошо.
— Хотите выпить?
— Нет, спасибо.
— Спорю, что вы избалованный любимчик в семье,— поддразнивал он.
— Нет, это не так.
— Знаете, я следил за вашей карьерой. Вы очень красивая девушка.
После часа непринужденного разговора он вдруг встал и наклонился ко мне.
— Почему бы вам не поужинать со мной в Лас-Вегасе?
— Я не могу.
— Почему?
— Я не ужинаю с незнакомыми людьми.
— Но вы же меня знаете,— возразил он.— Мы уже битый час беседуем с вами.
— Это так, но для меня вы по-прежнему чужой человек. Кроме того, я улетаю сегодня вечером с мамой на Гавайи.
— У меня сегодня шоу. Пойдемте со мной. Скажите, что вы хотели бы получить,— я все исполню. Мы можем потом пройтись по магазинам.
— Не надо ходить со мной. У меня есть свои деньги.
Я знала о том, что бывают такие случаи, когда роль дают после постели, но чтобы такое случилось со мной... Он же все-таки друг семьи, в дедушки мне годится по возрасту. Я постаралась заговорить в деловом тоне:
— Я думала, что меня пригласили, чтобы утвердить на роль. Было бы очень любезно с вашей стороны приступить к делу. Мама ждет меня в машине.
— Роль и так ваша, Ла Тойя, вы это знаете,— ответил он, улыбаясь.
— Но мы же ни о чем не договорились.
— Она ваша, сокровище мое... при условии, что мы сегодня вместе поужинаем.
Как хищник, он подошел к моему стулу. Я вскочила и пересела на диван, лихорадочно обдумывая, что мне делать, а мой незадачливый обольститель подошел к проигрывателю и поставил пластинку.
— Знаете, что мне напоминают ваши глаза?— спросил он льстиво.
Песня как бы подсказала ответ:
«Когда я вижу твои карие глаза, так хорошо на сердце...»
Боже! Музыка звучала на всю комнату, а я ломала себе голову: как мне поскорее удрать отсюда?
— Вы должны меня отпустить. Я не могу остаться и не пойду ужинать с вами,— сказала я настойчиво.— Вы напрасно на что-то надеетесь. Я не из тех, за кого вы меня принимаете. Я пришла только потому, что вы позвонили, и отец просил меня об этом. Не нужна мне ваша роль. Отпустите меня.
— Нет!— его голос, который раньше звучал обольстительно, принял командный тон.
Я вскочила и побежала к двери, но она, как я и предполагала, оказалась запертой. Он схватил меня своей костлявой рукой.
— Никуда вы не пойдете. Сядьте!— командовал он.— Вы поужинаете со мной, но сначала мы купим вам что-нибудь красивое из вещей на Родео-драйв. Потом вы полетите в Лас-Вегас.
Сопротивление только распаляло его. Я изменила тактику: сделала вид, что готова уступить.
— О'кей,— сказала я покорно. — Я хочу эту роль, очень хочу. Вы выиграли.
Старик улыбнулся.
— Роль как будто специально для вас. И вы должны знать, что я люблю вас. Я всегда вас любил.
Я попыталась переменить тему, делая вид, что рада предстоящему совместному уикенду. Я спросила его, где мы переночуем и где будем есть.
— О!— воскликнул он обрадовано.
— Но мне надо взять пару вещей из дома. Во сколько мне вернуться?
Уже одно это проявление актерского мастерства должно было бы решить распределение ролей в мою пользу. Мне удалось блестяще разыграть мужчину, которого я никогда не собиралась больше видеть. Он наконец-то выпустил меня из офиса, и я спокойно пошла к двери, одарив его улыбкой, и стремглав побежала к машине. Когда я все рассказала матери, она пробормотала:
— В следующий раз мы пойдем вместе. Вероятно, она была напугана так же, как и я, но не хотела это показать. Я хотела как можно скорее забыть о неприятном эпизоде, но когда повзрослела, то никак не могла без недоумения вспомнить тогдашнюю реакцию матери на происшествие. Я представила себе, что было бы со мной, если бы такое случилось с моей дочерью. Равнодушие моей матери было мне совершенно непонятно.
Вскоре я решила издать свой первый альбом «Ла Тойя Джексон». Джозеф пытался уговорить Майкла быть моим издателем, но брат отказался. Майкл был известен своей готовностью помочь кому угодно, но члены семьи, по его мнению, должны твердо стоять на ногах. Я с этим совершенно согласна, потому что хотела всего достичь в жизни сама, а не полагаться на свою знаменитую фамилию. И хотя в семье Майкл не занимал особого положения, в обществе он был звездой, и никому не хотелось бы находиться в его тени. Я даже пыталась помешать тому, чтобы фамилия Джексон упоминалась в моем альбоме, но Джозеф настоял на этом. Отец настойчиво обрабатывал Майкла, пока тот не согласился взять на себя издание и записать вместе со мной песню «Ночь — время любви». Ни он, ни я не владели игрой на рояле, но если нужно, мы могли подобрать мелодию. Обычно Майкл напевает мелодию пианисту или записывает ее на магнитофон, а потом делает инструментовку.
— Та-та-та — о'кей, бас играет там-там-там, гитара, горны: ду-ду-ду!
Каждая партитура у него в голове, каждый инструмент он имитирует сам. Даже страшно становится. Звучит ансамбль, но в исполнении одного человека, его голоса. Надо самому услышать это, чтобы поверить. Я думала, что запись пластинки с Майклом будет огромным удовольствием, но для моего брата это была серьезная работа.
— Ты готова?— спрашивал он меня в студии так строго, будто я была чужая.— Слушай внимательно, я хочу, чтобы ты повторила все в точности.
Майкл пропел мне текст. Когда мы закончили, он сознался, что только потому согласился записывать вместе со мной, что Джозеф очень настаивал на этом. Окончательная аранжировка Майкла мне очень понравилась. Но он еще раз все переосмыслил и многое изменил. И снова было замечательно, но слушалось по-другому. Я верила Майклу и была убеждена, что он старается сделать все как можно лучше. Но мама была другого мнения.
— Майкл ревнив,— сказала она мне.— Он боится, что в семье будет еще одна звезда. Поэтому он пошел в студию и все изменил. И теперь все не так хорошо, как было.
Это было величайшей глупостью.
— Мама, я не знаю, сделал ли он хуже или мне просто больше нравилось то, что было раньше. Но, может быть, он считает, что так звучит более выразительно.
На ее лице было отчетливо написано: «Блажен, кто верует!»
— Я не могу себе представить, что Майкл ревнует или что хочет меня подвести.
Уходя, я спрашивала себя, какую же цель преследует она сейчас? Мать ведь хорошо знала Майкла, как она могла утверждать такое? Вначале мое отношение к карьере певицы было двояким. Не только оттого, что это была идея Джозефа, но также из-за религиозных убеждений. До двадцати четырех лет я слушала только Фрэнка Синатру. Даже если я слушала что-то уж совсем невинное, как, например, пластинку Питера Фрэмптона, я боялась, что совершаю грех. Если же по радио звучала песня сомнительного содержания, я, как верная последовательница учения Иеговы должна была тут же выключить его.
Легко представить мое возмущение, когда я воспротивилась тексту своей первой песни. Одна строка в ней звучала так: «Если ты чувствуешь Funk — шевели бедрами».
— Эту песню,— решительно заявила я отцу,— записывать не буду.
— Но это же очень хорошая песня, — возразил он. — Что ты нашла в ней плохого?
— Мне неприятно петь такое. Я просто не смогу себя заставить.
В конце концов, победил отец, который позвал на подмогу маму. Это меня просто поразило. Как активистка общины Иеговы мать должна была разделить мои сомнения, но она настояла:
— Сделай это!
Я засомневалась: может быть, и в самом деле песня не такая уж скверная, как мне показалось. С этого дня отношение к моей сольной карьере со стороны матери становилось все более противоречивым. Все предложения казались ей недостойными меня. Она отклоняла один контракт за другим. И тот факт, что мать могла даже оспорить мнение Джозефа-менеджера, говорил о том, что она на моей стороне. Но я не знала, что отцу и Майклу она говорила, что это я сама из чистого упрямства и нежелания отклоняю контракты. Зачем она придумывала такое?
Я старалась не обращать внимания на подобные увертки матери. В конце концов, мы целые дни проводили вместе, если Майкла не было дома. Уже утром она звала меня из своей спальни:
— Ты уже встала? Что собираешься делать сегодня?
Мы вместе ходили по магазинам, обедали, читали Библию. Мы смотрели развлекательные телевизионные передачи, обсуждали семейные проблемы. Мы жили, как две типичные домохозяйки из Беверли Хиллз. Чем взрослее я становилась, тем ближе друг другу мы были. Я могла пойти куда-то без мамы и чувствовала себя виноватой, если оставляла ее одну. Она всегда с любовью в голосе говорила:
— Ты моя лучшая подруга. Что я буду делать, если ты меня когда-нибудь покинешь?
Так как у меня не было друзей и почти всю свою жизнь я провела в Хейвенхерсте, я со временем становилась все более зависимой от матери. Поэтому мой брат Джеки спросил однажды полушутя:
— Ла Тойя, что бы ты стала делать, если бы мама умерла? Наверное, велела бы похоронить себя с ней рядом, потому что вы целые дни проводите вместе. Я этого не могу понять. Ты не хочешь найти себе друга?
Джеки пытался в шутливой форме сказать мне правду, и я знала, что он прав. Если бы мама умерла, я действительно не знала бы, куда деваться. Жизнь стала бы для меня пустой.
Странно, но супружеская неверность Джозефа имела большое значение в наших отношениях с матерью. Мы поменялись с ней ролями. Раньше мать пыталась оградить меня от внешнего мира, а теперь, став взрослой, я чувствовала себя обязанной защитить ее. Мне было ужасно неприятно, что измена отца перестала быть нашей семейной тайной. Ходила злая молва: «Если хочешь заполучить детей Джексона, найди ему бабу». Было плохо, что мать не хотела появляться в обществе, предпочитая оставаться дома. Она знала, что люди за ее спиной злословят, и была, конечно же, права.
— Я не буду сидеть за одним столом с любовницами Джозефа и смотреть на то, как они ухмыляются,— говорила она.
Бедная мамочка! Как много ей пришлось пережить! Любовницы мужа были всегда сама любезность, если встречали ее. Они целовали ее в щеку, бросались ей на шею, роились, как пчелы, вокруг нее. У меня разрывалось сердце, когда я видела, как любезно и вежливо вела себя моя мать по отношению к ним. Теперь, когда Джозеф обижал мать, мы все больше ополчались на него. Я никогда не забуду, как тогда, в Гэри, она ходила пешком на остановку автобуса, чтобы ехать на работу в магазин. После закрытия магазина она подолгу задерживалась, чтобы подсчитать кассу. Редко она возвращалась домой около десяти. Кроме того, женщине было опасно так поздно появляться на улице одной. Но Джозеф ленился заехать за женой на машине. Он сидел у экрана телевизора и смотрел бои на ринге. И мои братья, а не он, одевшись потеплее, нарушив запрет о выходе из дому, шли навстречу маме. Нам часто приходилось брать такси, когда мы ехали за покупками, потому что Джозеф не хотел отвезти нас в город. Нас очень травмировало такое отношение. Может, другие дети и не обращают внимания на семейную жизнь своих родителей, с нами же было иначе. Мы никак не могли понять, почему мать прожила с Джозефом сорок лет. Он вел себя так, как ни в коей мере не подобает выглядеть супругу. Дни юбилея их свадьбы? Это его не интересовало. Он никуда не ходил с мамой. Цветы? Забудьте об этом. Но невзирая ни на что, как только Джозеф появлялся у двери, мать шептала: «О, Джозеф!» И все же, наряду с загадочным поведением нашего отца, мать была не менее загадочной для нас. Оставалось множество вопросов, на них мы не получали ответа: почему она оставалась с мужем, который издевался над своими детьми? Почему она не защищала нас? Могу лишь предположить, что она безумно любила Джозефа. Кроме того, возможности женщины с восемью детьми были ограничены. Может быть, она считала себя безгранично счастливой, имея физический недостаток, заполучить мужа. Или она его попросту боялась.
С 1980 года начали зреть гроздья гнева нашей матери: она была сыта по горло изменами своего мужа.
Раньше она никогда не отвечала на любопытные вопросы Майкла насчет своего супружества.
— Не правда ли, мы все — жертвы случайности,— подтрунивал он над матерью. — Ребби и Джеки вы запланировали, а мы, остальные, были не предусмотрены.
Сейчас она делилась с нами подробностями своей жизни с Джозефом. Мы удивились, когда однажды она коротко и ясно заявила нам:
— Я разведусь с Джозефом. Я жду, когда вы станете немного постарше. Возможно, это будет тогда, когда Дженнет закончит школу.
Затем мать стала следить за Джозефом. Годами я наблюдала, как он шептался по телефону, стоило только ей уйти из дому. Я была уверена, что он что-то скрывает, и я рассказала об этом матери. Однажды она сказала:
— Я иду в магазин за покупками.
И вышла через парадную дверь, а потом вместо того, чтобы сесть в машину, прошла через студию записи и подслушала телефонный разговор ничего не подозревавшего отца с его любовницей: они договаривались о встрече. Когда Джозеф поехал на свидание, она отправилась вслед за ним и свела счеты с этой женщиной у ее дома.
— Я не знаю, что на меня нашло,— рассказывала она Майклу и мне на следующий день,— но когда я увидела их вдвоем, меня охватила такая ярость, что я схватила ее за шиворот и ударила.
Я не могла поверить в это.
— Ты в самом деле так сделала?
— Да.
Мы разрывались между радостью, что она, наконец, отважилась на протест, и печалью, что Джозеф довел ее до такого унижения.
— Мама,— утешали мы ее,— твой муж не стоит этого.
— Я больше не могу терпеть,— закричала она с непривычной для нас решимостью.
А так как она в самом деле сходила к адвокату, мы были удивлены еще больше. Реакция Джозефа была скупой и сдержанной. Годами он позволял себе делать все, что ему нравилось, и вдруг все кончилось? Практически за одну ночь мать стала другим человеком. Раньше она отказывала себе в роскоши, а теперь ходила за покупками и возвращалась с коробками, полными дорогих платьев. Однажды я увидела, как она убирала шляпу, пальто и туфли — все из меха леопарда.
— Мама! Это же тебе совсем не подходит. Зачем ты купила ненужное?— испуганно воскликнула я.
— Потому что я ухожу от отца. Переезжаю к своим старикам.
«Мама» и «Папа», ее отчим, после выхода на пенсию переехали в Алабаму. Мне было трудно представить маму в ее леопардовом наряде в каком-то захолустном Хёртсборо, потому что она никогда не надела ни одного из тех платьев, которые покупала здесь. Джозеф очень страдал от разлуки. Он постоянно звонил маме, чтобы она вернулась. Мы его никогда не видели в таком отчаянии. Он больше не встречался со своими любовницами, не ходил в офис и сидел без дела целыми днями. Я не припомню, чтобы он когда-нибудь так подолгу бывал дома. Ежедневно звонила из Алабамы мать:
— Ла Тойя, он плакал и умолял меня вернуться.
— Мама, ты хочешь теперь развестись с ним или нет? Кажется, ты уже теряешь свою уверенность.
— Ты бы только слышала, как он плачет! Как малое дитя. Я услышала в ее голосе удовлетворенность.
— Это так непохоже на Джозефа, мама.
— Он меня еще любит, он хочет меня вернуть. Кажется, Джозефу удалось смягчить ее гнев, потому что через несколько недель она снова была с нами.
Зато отец быстро вернулся к своему прежнему образу жизни. Разница была лишь в том, что он теперь не афишировал свои грязные делишки перед женой, а считал своим долгом сообщать о них своим детям. Я хорошо помню, как однажды мы с Дженнет пошли к нему в офис и должны были сидеть лицом к лицу с его секретаршей, которую звали Джуди. Она была занята телефонными заказами:
— ...о, это платье стоит 900 долларов? О'кей, я его возьму! Кредитная карточка на имя...— и она объявила гордым тоном: — Джозефа Джексона.
Она заказала в нашем присутствии товаров не менее чем на тысячу долларов. Сделав последний заказ и повесив трубку, прошла в кабинет к отцу.
— Дай мне другую кредитную карточку, - потребовала она сварливым голосом.
— Тс-с-с,— прошептал Джозеф.— Они могут услышать.
— Не могу понять, как она командует им,— прошептала я сестре.
Но прежде чем Дженнет успела ответить, Джуди уже сидела у телефона и набирала новый номер:
— ...да, знаете, какие туфли я имею в виду? Те, что на витрине. Хорошо. Тогда и эту пару, пожалуйста. Счет пришлите, пожалуйста, Джозефу Джексону, а туфли доставьте по моему адресу.
Что еще больше злило нас, так это постоянные телефонные звонки домой. Когда мама не смогла больше терпеть этого, она сказала Джуди:
— Из уважения ко мне вы не должны больше звонить и не должны работать у моего мужа.
— Вы не имеете права мне указывать,— возразила нахальная секретарша.
Тогда мать выставила Джозефу ультиматум: или он немедленно увольняет Джуди, или развод.
— Не беспокойся,— заверил мой отец,— я все улажу.
Конечно, он ничего не сделал, и вскоре мама это обнаружила, когда позвонила Джозефу на работу и услышала голос Джуди, который нельзя было перепутать ни с чьим другим:
— Алло, фирма Джо Джексона.
— Хватит!— закричала мать и бросила трубку.— Больше я не буду терпеть ни минуты!
Она, Рэнди и ее подруга Джули сели в машину и помчались в бюро Джозефа. Когда Джуди оторвала свой взгляд от письменного стола, перед ней стояла красная от гнева мать:
— Немедленно убирайтесь отсюда!
— Нет,— нагло ответила та.— Вы не смеете мне указывать.
— Тогда мы поговорим, но не здесь, а лучше всего в холле.
Так как Джуди не последовала этому предложению, мать, обычно такая добрая и спокойная, схватила ее за волосы и потащила к двери. В холле мать отпустила Джуди и приказала ей:
— Вы оставите моего мужа в покое, понятно? Вы мне надоели.
К сожалению, этот эпизод обошел все музыкальные издания. Мать, конечно, нагнала страху на Джуди, но унизилась еще раз.
История не закончилась и на этом. К сожалению, отец еще несколько лет продолжал связь с Джуди. И хотя матери не удалось помешать этому, она, по крайней мере, показала Джозефу и всем нам, что она больше вовсе не та покорная, терпеливая, всепрощающая женщина, что раньше. Она больше не станет молчать, если будет чувствовать, что ее семье, ее супружеству угрожает опасность. Мама стала меняться, и, к сожалению, не только к лучшему.

Глава 7

Я уже почти уложила свои чемоданы, когда в комнату вошла мать. Она недоверчиво взглянула сперва на меня, а затем на чемоданы и все поняла.
— Ты не должна этого делать, Ла Тойя,— сказала она умоляюще. — На новом месте тебя поджидает много опасностей! Каждый знает, кто ты. Мужчины будут за тобой волочиться. Возможно, что тебя даже соблазнят.
— Мне надо уйти. Здесь я больше не выдержу,— возразила я, продолжая складывать вещи.
Прибежала Дженнет, которая услышала все из своей спальни, расположенной напротив:
— Пожалуйста, Ла Тойя, останься, ты не должна уходить!
Я покачала головой и пошла к двери, неся в каждой руке по чемодану. У порога Джозеф загородил мне путь:
— Поставь чемоданы на место!— закричал он. Не знаю, откуда взялась у меня смелость, но я впервые осмелилась решительно возразить ему:
— Нет! Я ухожу!
— Вначале тебе надо пройти мимо меня. Попробуй!
Я бы, конечно, сделала это, если бы он не втолкнул меня обратно в комнату, схватив за плечи. Как могла взрослая женщина позволить кому бы то ни было так обращаться с нею?
— Больше не могу терпеть все это,— ревела я.— Разве ты не видишь, что губишь нам жизнь?
Сестра, которая боялась, что он в любую минуту начнет избивать меня, ухватила меня за руку и всхлипывала:
— Ла Тойя, не надо. Это не имеет смысла. Уступи, останься здесь.
Среди этого бедлама тихо и уверенно прозвучал голос матери:
— Сядь и успокойся.
Довольный, что инцидент разрешился в его пользу, Джозеф повернулся и вышел из комнаты. Мои сумки лежали на белом ковре, а я сидела на кровати, сотрясаясь от рыданий. Почему они не отпустили меня?
— Ла Тойя, ты же знаешь, ты родной человек всем нам, здесь твой дом,— продолжала мать.— Ты не должна уходить от нас! Ты должна остаться с нами.
Я чувствовала себя так, как будто что-то во мне умерло. Всего несколько шагов отделяло меня от свободы, но она была недосягаемой. Джозеф, который угрожал мне физической расправой, страхи, посеянные в моей душе матерью, постоянные мольбы Дженнет, — все это удерживало меня. Но они ведь отпустили Рэнди и Джеки, а еще раньше Рэбби. Почему же сейчас цепляются за меня с такой настойчивостью? Я знала, что отец в любое время мог выследить и вернуть меня домой вопреки моей воле, куда бы я ни ушла. И это было бы, конечно, очень неприятно. Для нашей семьи было типичным то, что на следующее утро после любого скандала все вели себя так, будто ничего не случилось. И никто не проронил ни слова об этом эпизоде. В течение следующих лет подобные сцены повторялись много раз, но исход был одинаков. И я постепенно смирилась с перспективой провести остаток своей жизни в Хейвенхерсте.
Оглядываясь на прошлое, я упрекаю себя: как ты была глупа, Ла Тойя! Почему ты тогда не настояла на своем? У тебя же было все, что нужно! Но тогда я разрывалась между любовью и страхом, моя воля была полностью парализована. И только много позже я нашла выход.
До сих пор не укладывается в голове, как это моим родителям удавалось проделывать с нами все, что угодно, и ни одной царапины не оставалось на сияющей полированной поверхности их семейной репутации. И этот величественный фасад мы демонстрировали не только обществу, но и самим себе. И даже если это прозвучит противоречиво, я дорожу памятью о тех редких счастливых минутах, которые были проведены в кругу семьи,— несмотря на всевозможные унижения и жестокости. Все наши семейные радости, шутки, которые мы разыгрывали друг с другом, сердечная близость — все это помогло нам, детям, преодолеть все трудности и невзгоды. Итак, мы продолжали жить все вместе. Раз в неделю один из братьев проводил День семьи Джексонов у себя дома. Обычно эти встречи проходили под каким-то девизом, как, например, у Жермена, который устроил в своем саду настоящую ярмарку с аттракционами и состязаниями. Мы всегда радовались нашим семейным дням, потому что они давали повод не только увидеть наших братьев и сестер, но и самых маленьких Джексонов.
О том, насколько сильно страдали братья от жестокости отца, свидетельствует тот факт, что они и сегодня буквально питают своих детей ласками и нежностью. Я никогда не забуду, как один из них, впервые став отцом, со слезами на глазах сказал:
— Ла Тойя, я так боюсь, что когда-нибудь причиню своему сыну то, что Джозеф причинял нам.
Но, к счастью, могу засвидетельствовать, что никто из братьев не обращался с детьми так, как Джозеф — с нами.
Мне то и дело приходилось сдерживать улыбку, когда я слышала, как один из братьев говорил своим расшалившимся наследникам:
— Если бы я такое натворил в вашем возрасте, отец избил бы меня до полусмерти.
Но так как Джеки, Тито, Жермен и Марлон были терпеливыми и нежными отцами, никто из их детей не мог себе представить, как это, в самом деле, отец может бить своих детей.
— Тетя Тойя,— иногда спрашивали они меня,— а правда, что дедушка бил мальчиков, когда они были маленькими?
Я кивала головой и тут же меняла тему. Часто бывает так, что дедушки реализуют в отношении к внукам свою несостоявшуюся любовь к детям. К сожалению, наша семья напрасно ждала этого. Я думаю, что до сих пор Джозеф не знает имена всех своих шестнадцати внуков. Полную противоположность ему представляют мои братья: едва увидят маленького ребенка, все равно какого, они просто не могут оторваться от него:
— Я возьму его на руки! Ты же давно его носишь,— дай мне!
— Правда, он миленький?
— Да, а посмотри, как он смеется!
Никогда не забуду те прекрасные мгновения, которые мы провели вместе с мамой. Однажды я сказала в шутку моим братьям:
— Вы часто ездите в Европу, но я буду первая, кто возьмет туда с собой маму!
И это было особое путешествие — мы с мамой. Незадолго перед нашим отъездом Майкл вручил мне конверт:
— Вот,— сказал он, улыбаясь, — отдай это маме, когда взлетит самолет. «Что же там может быть?» — думала я. Когда самолет набрал высоту, я достала конверт и отдала ей со словами:
— Мама, это тебе от Майкла.
— Мне?— спросила она изумленно.
Какими бы подарками ни осыпали ее дети, мама каждый раз делала вид, будто получает их впервые. В этом конверте были 10 000 долларов наличными и записка, на которой Майкл написал текст «Лунной дорожки», одной из ее любимых песен. Когда мы дошли до строк: «Два путника в дороге открывают для себя мир. А мир открыть — немало в этом мире», слезы выступили у нее на глазах. А читая записку Майкла: «Развлекайтесь, пожалуйста. Это ваша жизнь, вы должны наслаждаться ею! Я люблю вас. Майкл», мы обе заревели, как белуги, так что пассажиры обратили на нас внимание, и стюардесса спросила, не может ли она чем-нибудь нам помочь.
— Мать должна иметь все самое лучшее,— подчеркивал Майкл постоянно, ошеломляя ее очередным экстравагантным подарком.
Нередко он вызывал на дом ювелира и поручал ему:
— Принесите все лучшее из того, что у вас есть. Затем мы выбирали самые роскошные изделия из золота и драгоценных камней, причем Майкл постоянно интересовался мнением матери, а затем покупал то, что находил нужным: обычно это были огромные переливающиеся камни, которые сияли, как солнце.
— Вот этот ей непременно понравится,— воскликнул он однажды, когда матери не было с нами, и указал на роскошное кольцо с огромным бриллиантом.
— Майкл, я не думаю, чтобы это кольцо ей понравилось. Пожилая дама, имеющая вкус, не стала бы его носить.
— Все равно, Ла Тойя. Оно самое дорогое и самое лучшее, поэтому владеть им должна только наша мама. Кроме того,— он обиженно поджал губы,— я точно знаю, что оно ей понравится.
— Майкл, я в этом не совсем уверена. Чаще всего права оказывалась я с моим женским чутьем. Мама никогда не надевала эти дорогие украшения, но она их заботливо хранит. Однажды она призналась мне:
— Они так великолепны, что просто не подходят мне.
Самым большим праздником у в доме Джексонов был так называемый День матери, который мы старались приурочить к маминым именинам. И каждый новый праздник превосходил своим великолепием прежний. Особенно запомнился тот, что состоялся весной 1984 года. Нам понадобилось несколько месяцев на его подготовку, а моя задача заключалась в том, чтобы своевременно доставить маму в самый шикарный голливудский ресторан.
Джозеф чуть было не испортил все дело, которое мы договорились до самой последней минуты держать в тайне, чтобы оно было сюрпризом для мамы. Вдруг отец обронил предательскую фразу:
— Ну, пора поторапливаться в этот ресторан.
— В какой ресторан?— насторожилась мама.
— Ты разве не знаешь?— он откровенно прилагал все усилия к тому, чтобы испортить сюрприз.
Я с испугом взглянула на часы и поняла, что мы опаздываем. Позвонил Жермен.
— Где вы пропадаете?— прошипел он. — Мы уже все собрались.
— Жермен, она еще не оделась,— прошептала я.
— Тогда позаботься, чтобы она была готова. Что случилось?
— Жермен, успокойся. Я не могу торопить ее, а Джозеф все время вставляет свои дурацкие замечания. Он, кажется, готов все рассказать ей.
— Ох, уж этот Джозеф!— закричал Жермен. — Когда-нибудь я его прикончу.
Наконец-то отец уехал, а немного позже следом за ним отправились и мы с мамой.
Как только мы вошли в ресторан, десятки людей
встали с мест и хором закричали:
— Добро пожаловать!
— О боже!— прошептала мама, еле сдерживая слезы.— В это трудно поверить!
Потом она все же расплакалась. Почти весь вечер, пока мы представляли один сюрприз за другим, она вытирала платочком глаза. Каждый из нас — и внуки тоже — подготовил что-то свое: один написал стихи, другой сочинил песню, третий произнес речь — мы все хотели показать матери, как сильно мы любим ее. Сначала спел Майкл. Затем встал Жермен:
— А сейчас я исполню лучшую песню для мамы. Он запел «Дорогая мама», и она снова расплакалась. Всегда, когда Жермен пел эту песню, у нее на глаза наворачивались слезы. Рэнди произнес речь, которую начал так:
— Я хотел бы сказать немного...
— Зачем тогда вообще утруждать себя?— рассмеялся Жермен.
— Если ты глуп, Жермен, то закрой рот,— возразил Рэнди. Затем он продолжил:
— Итак, мама, ты знаешь, что ты — самая лучшая. Поэтому я хочу преподнести тебе подарок.
С этими словами он вручил маме футляр, в котором было бриллиантовое колье. В следующее мгновение появился ее любимый певец Ллойд Кремер, который был настолько любезен, что прилетел специально ради этого торжества из Лос-Анджелеса. И в то время, когда он пел для мамы, она все время качала головой и повторяла:
— Этого не может быть.
Перед тем, как подали десерт, мы вышли из ресторана и показали маме наш подарок, который ждал ее у подъезда: «Роллс-Ройс» вишневого цвета с бежевым, потрясающе красивый, перевязанный огромной лентой, как праздничный торт.
В последний раз она получила от нас в подарок «Мерседес», поэтому «Роллс-Ройс» показался нам, естественно, логичным продолжением этого автомобильного ряда.
— В следующий раз,— предложил Жермен, —
мы подарим маме корабль.
Что делать маме с кораблем, я не могла себе представить, но, насколько я знаю моих братьев, они найдут ему применение.
После того как мы вернулись в ресторан, я произнесла краткую речь:
— Дорогая мамочка! Этот момент особенный для всех нас. Мы долго ждали его. Мы хотим сказать тебе еще раз, что все мы очень любим тебя и сумеем оценить то, что ты сделала для нас.
Я еще продолжала говорить, когда неожиданно у нашего стола встал дедушка, ее поседевший отец —
«Дэдди».
— Папа!— закричала она, едва завидев его. И так как оба были неописуемо сентиментальны, то до конца вечера их глаза были полны радостных слез. Джозеф все время сидел мрачный, с кислым выражением лица, гладил свои усы и бросал время от времени:
— Ну видишь, Кэт, как сильно они любят тебя. По всему было видно, что он чувствует себя оскорбленным, если не сказать убитым. Никто из нас обычно не поздравлял его с днем рождения и не делал ему подарков. А иногда мне было даже немного жаль его. Несколько лет назад Жермен собрал всех братьев
и заявил:
— Послушайте, ребята, Джозеф чувствует себя отвергнутым. Надо что-нибудь сделать и для него.
— Но он этого не заслужил,— последовал ответ.
— И все же нам следовало бы что-то придумать,— поддержал брата Джеки.
После этого разговора братья стали чаще приглашать Джозефа в ресторан, но в отличие маминых дней рождения на этих совместных трапезах царил дух напряженности, и разговор за столом был, скорее натянутым, чем непринужденным. Хорошо, если бы Джозеф смог осознать в такие вот вечера, что он плохо выполнял функции отца. Но, к сожалению, этого не случилось.
Летом 1984 года Джексоны отправились в свое самое продолжительное концертное турне. Его назвали «Виктори-Тур», как и пластинку, которую Джеки, Тито, Жермен и Марлон записали вместе. Так как Майкл давно превзошел братьев по своей популярности, распространялись различные слухи, почему такой выдающийся исполнитель снова вернулся в группу. Постороннему могло показаться, что это своего рода акт милосердия. В действительности же его согласие было получено под давлением Джозефа, матери и братьев. В своих интервью отец постоянно подчеркивал, что хотя Майкл и является отличным солистом, но он больше всего любит выступать в кругу своей семьи.
Чем больше мой брат отдалялся от Джозефа, тем одержимее тот преследовал цель заполучить Майкла обратно. Со стороны отца это было не просто сентиментальностью — возродить семейный ансамбль в прежнем составе. Джозефа угнетала мысль, что сыновья делают карьеру без его участия. Совершенно неожиданно были забыты все споры и разногласия, отец вместе с матерью снова занял свои прежние позиции организатора, причём обоим причитался солидный процент прибыли. Еще более неожиданным было перевоплощение матери в одну из сил нашего семейного бизнеса.
Однако турне, на которое возлагалось столько надежд, не принесло его участникам ничего, кроме головной боли. Отец не мог повернуть время вспять и восстановить прежнее положение дел, когда он отдавал приказы, а все исполняли их, как рабы. Дело осложнялось еще и тем, что у братьев работали свои собственные менеджеры и советники. У Майкла это были Фрэнк Дилео и Джон Брэнка. После выхода альбома «Триллер» мой брат стал получать бесчисленные угрозы. Это было одной из причин, почему он с самого начала выступал против турне.
— Ла Тойя,— признался он однажды,— я очень боюсь.
И хотя мы и раньше получали подобные угрозы, на этот раз все было иначе. Я думаю, не было такого исполнителя, которого бы не потрясло убийство душевнобольным Джона Леннона в 1980 году. Опасение, что его может постичь та же участь, преследовало Майкла, как наваждение.
К тому же мы беспокоились и о безопасности наших поклонников. И хотя публика на концертах моих братьев состоит в основном из приличных людей, все же большие скопления людей всегда таят в себе потенциальную опасность. Мы знали, что это турне привлечет к себе множество детей, мы хотели быть еще более предусмотрительными и осторожными, чем всегда.
Другой проблемой были переполненные залы и стадионы, предназначенные для выступлений. Официально стадион в Канзас-Сити вмещает сорок пять тысяч зрителей, но если к ним добавить родственников и друзей служащих стадиона, а также тех, кто имеет отношение к обслуживающему персоналу концерта, то число присутствующих приближается к шестидесяти тысячам. При таком скоплении народа будет чудом, если ничего плохого не случится.
— Нам нужен агент, который мог бы справиться с чрезвычайными ситуациями, - обратился ко всем Майкл.
Но его призыв к благоразумию прошел мимо ушей.
— Не в этом дело, Майкл,— заявил Джозеф.— Я настаиваю на том, чтобы организатором турне был Дон Кинг. У него есть деньги, и он хочет организовать турне. Я уверен, что все получится. И уж если мы хотим платить кому-то наши деньги, то лучше пусть это будет такой же, как и мы, чернокожий.
— Но ведь он не знает ни нашей музыки, ни публики,— возразил Майкл.— Он имеет представление
о боксе, но это не одно и то же.
— А в чем же разница?— раздраженно спросил Джозеф, с ненавистью глядя на сына.— Агент есть агент. Он умеет заполнять стадионы людьми — в конце концов, все дело именно в этом.
— Ладно. Пусть Дон Кинг будет организатором турне, но я не хочу заработать в этой поездке ни цента. Я все отдам на благотворительные цели.
Но брату хотелось освободиться не только от Дона Кинга. Дело было и в Джозефе, предпринимательские способности которого с течением времени не улучшились. Мы с Майклом предвидели, что турне потянет за собой целый хвост жалоб. И в самом деле, первые признаки назревающего скандала появились еще до того, как мы отправились в путь. В какой-то момент ситуация стала настолько хаотичной, что возникло сомнение в том, сможет ли турне вообще состояться. Тито и Джеки посетовали на огромное количество прихлебателей, которые не работали, а желали примазаться к славе Джексонов.
Когда братья проводили пресс-конференцию в Нью-Йорке, на которой, они официально хотели объявить о турне, Кинг говорил без умолку. В основном он прославлял свои организаторские способности. Только один раз он сделал пятнадцатиминутную паузу, чтобы показать фильм — конечно же, о себе. После этого Майкл сделал недвусмысленное заявление, в котором запрещал кому бы то ни было делать заявления от его имени, не говоря уже о том, чтобы представлять его — что, конечно, крайне рассердило Кинга. И хотя Майкл принял участие в турне, ни Кингу, ни Джозефу не удалось вынудить его никакими средствами отступиться хоть на йоту от его исполнительских принципов. Первоначально в «Победоносном турне» должны были принимать участие Рэбби, Дженнет и я. Мы записали пластинки, которые вышли до, во время или после турне. Отец, который был нашим с Дженнет менеджером, считал турне великолепной возможностью издать новые альбомы. Поэтому он уговаривал Майкла взять нас с собой в качестве группы, выступающей перед концертной программой, чтобы мы смогли исполнить одну-две песни. Сперва Майкл дал согласие, но потом изменил свое решение.
Тогда Джозеф предложил ему пойти на компромисс: согласиться, чтобы в антрактах звучали наши пластинки. Майкл отклонил и это предложение. Мне все это было более или менее безразлично, но Дженнет восприняла отказ как личную обиду. А моя сестра умела быть злопамятной! Через пять лет, когда ее первая пластинка стала хитом, Жермен попросил ее выступить в предпрограмме его запланированного сольного турне. Но дело было в том, что его пластинка «2300 Джексон-стрит» 1989 года, которую он записал вместе с братьями, пользовалась весьма умеренным спросом. Поэтому Дженнет сочла предложение Жермена неприемлемым.
— У него уже несколько лет нет ни одного хита, а меня он хочет включить в предварительную программу,— жаловалась мне Дженнет.
— И что ты ему ответила? Сестра зло рассмеялась:
— Что я должна была ответить? Ты помнишь «Победоносное турне» и его «нет» нашему выступлению? Конечно же, я отказалась.
К сожалению, «Победоносное турне» привело к разладу между братьями. Когда они вместе составляли программу, Жермен пожаловался, что Майкл играет роль диктатора. И это было сказано после того, как он предложил сольную партию старшему брату! Никто не мог так увлечь публику, как Майкл, и в его честном намерении помочь Жермену понравиться публике он предложил брату такие песни, которые лучше всего получались у Жермена. Но тот не поверил в добрые намерения Майкла и рассказывал мне с глазу на глаз:
—Он хочет, чтоб я бледно выглядел на его фоне.
- Нет, вовсе нет. Ты же знаешь, он так не думает.
- Нет, это определенно так,— настаивал Жермен. - Ты не знаешь Майкла. Он скользкий, как уж.
- Но, Жермен, он ведь заботится об успехе всей группы. Он не ведет двойной игры. Он хочет, чтобы все вы успешно выступили.
Как и можно было ожидать, песни, предложенные Майклом, срывали самые бурные аплодисменты. Но Жермену хотелось хоть в чем-то превзойти всех.
— Я был лучше всех одет на концерте,— похвалялся он.— Когда закончится это турне, я поеду с сольными концертами и буду иметь еще больший успех, чем в этот раз.
Как ему пришла в голову такая идея, спрашивала я себя. Количество проданных экземпляров его пластинок не давало повода для оптимизма. Но таков уж был Жермен: что касалось его скромности, то ему не помешал бы увесистый кусок, отрезанный от скромности Майкла. Перед тем как должен был появиться его новый альбом, Майкл наигрывал мне одну из своих песен и робко спрашивал:
— Ну как, нравится?
Жермен, напротив, бесцеремонно совал мне в руку пластинку и говорил, ухмыляясь:
— Это тебе!
Затем он с гордым видом шагал из угла в угол и хвалился:
— Это шедевр! Подожди, скоро она будет на самом верху.
Когда приближалось запланированное на лето турне, пресса была полна сообщений о трениях и интригах в семье Джексонов. И вот здесь наша мать, давно уже возмущенная газетными измышлениями о нашей семье, решилась предпринять следующее. У ворот Хейвенхерста она дала свою первую пресс-конференцию, на которой объявила, что Джозеф и Дон Кинг, которые находятся рядом с ней, уполномочены осуществлять руководство турне. В этот момент она казалась тем человеком, который держит в своих руках все нити. В интервью журналу «Джет» она подчеркнула еще раз, что только чернокожие бизнесмены участвуют в организации турне. Среди всех этих бурь, которые свирепствовали вокруг нас, мои братья лихорадочно трудились над шоу. Майкл, Джеки и Марлон отвечали за хореографию, Рэнди — за музыку, а Мар-лон контролировал работу пиротехников. Кроме того, Майкл составлял план всего концерта и оформления сцены, а Жермен, Тито и Джеки нанимали бесчисленных сотрудников, которые были необходимы для слаженного прохождения шоу. Одновременно они подготовили пластинку «Победа» и приводили в порядок свои личные дела, так как турне должно было продлиться пять месяцев.
Но еще до начала турне стали накапливаться проблемы. Джеки сломал ногу, что было преподнесено прессе как» спортивная травма», что совсем не соответствовало истине. В действительности, в травме была повинна Энид: она по неосторожности наехала на мужа машиной и прижала его к загородке. Джеки должен был провести некоторое время в больнице и пять месяцев ковылять на костылях. Не имея возможности выступать, он сопровождал группу на концертах и выпрыгивал с костылями на сцену, приветствуя зрителей. А все остальное время он стоял со мной за кулисами и казался самым счастливым человеком на земле.
— Бог мой, разве это не замечательно? Разве они не первоклассные исполнители?— то и дело восклицал он.
Но когда «Победоносное турне» наконец-то началось 6 июня на стадионе Канзас-Сити, все проблемы были забыты. Майкл превзошел себя в оформлении сцены. С первых секунд, когда медленно погас свет и настоящая лавина огня и лазерных лучей, дыма и грома поглотила сцену, и до того мгновения, когда прозвучал в сумерках последний аккорд, публика была как будто завороженная. Шоу началось с того, что Рэнди, который изображал героя времен короля Артура, достал из куска огромной скалы меч и произнес звучным голосом:
— Вставайте, люди земного мира, защитите царствие небесное!
И через несколько секунд все пятеро появились из снопа ярких лучей на площадке гигантской лестницы. Они медленно спускались по ступенькам лестницы вниз, каждый шаг звучал над стадионом, как удар грома. Публика безумствовала.
Каждый раз, когда я вижу братьев на сцене, я восхищаюсь ими по-новому. Нельзя забывать, что для меня они прежде всего оставались братьями. Но когда я смотрела на них из-за боковых кулис, мне становилось ясно, как они талантливы и неповторимы. И каждый раз хотелось, чтобы они сами смогли увидеть себя отсюда, потому что с этой точки можно лучше всего рассмотреть все до мельчайших подробностей. Все, что делает Джексонов не просто исполнителями, а природной стихией, полной гармонии и красоты.
Во время концерта публика вставала в едином порыве, как только Майкл начинал «Прогулку под луной». Люди стонали, когда лазерный луч с шипением и треском разрывал дымовую бомбу, пронзительно вопили, когда один из мальчиков говорил что-нибудь в микрофон. Можно было сойти с ума! Но важнее всего была музыка. Они играли «Вернись обратно», «Билли Джин», «Удар», «Одна любимая», «Отель», «Разбитое сердце», «Триллер», «Работая день и ночь», интерпретации а-капелла «Я буду там», «Человеческая душа» и «Она ушла от меня».
Критики писали, что был только один скучный момент, когда со своим соло выступал Жермен, но поклонникам Джексонов понравилось все.
Было очень забавно наблюдать за братьями и в то же время грустно, потому что я знала: возможно, это будет их последнее турне. Хотя Майкл очень старался быть только полезным для группы, но все-таки он был звездой. Об этом позаботилась сама публика. А в глазах Майкла звездой был Рэнди, он часто и однозначно говорил об этом вслух. У младшего брата по-прежнему были проблемы с ногами, он их травмировал четыре года назад в автокатастрофе. Однако он не оставлял надежды занять место Джеки. Он хотел, чтобы публика снова увидела их такими, как в лучшие времена «Пяти Джексонов». И Рэнди заставлял себя каждый вечер выходить, петь, танцевать, играть, как будто с ним ничего не произошло. После выступления он ковылял за кулисы и стонал:
— Бог мой! Мои ноги сведут меня в могилу. После ванны и отдыха он чувствовал себя готовым к следующему выступлению. И хотя «Победоносное турне» снова свело Джексонов вместе, это имело также свою теневую сторону. Страхи Майкла из-за постоянных угроз оказались не беспочвенными: в одном городе полиция обнаружила на концерте мужчину с бомбой; у него было два билета в первом ряду.
Многие считали, что это турне могло стать лебединой песней «Пяти Джексонов», но никто из поклонников семейного ансамбля не смог бы предположить, что Марлон тоже собирался покинуть группу. Всегда было принято сравнивать Марлона с Майклом, они были близки не только по возрасту, но и по таланту. Как и все мои братья, Марлон был талантливым певцом и композитором-песенником, и, конечно же, было естественным его желание доказать, чего он мог бы достичь сам. И все же Майкл был очень удивлен, когда Марлон объявил о своем намерении на одном из семейных советов.
— Почему ты хочешь отделиться?— спросил Майкл.
— Я хотел бы завоевать признание не только как участник группы, но и как самостоятельный исполнитель.
Мы все старались понять брата, но уход Марлона все же оказался болезненным для нас. Теперь на сцену должны были выйти только четверо Джексонов: Джеки, Тито, Жермен и Рэнди. К этому времени еще один член семьи разлучился с нами: в сентябре в середине турне Дженнет сбежала со своим давним поклонником Джеймсом Де Баргом. Он был в составе известной группы, играющей у «Мотауна». Семья Де Барг во многих отношениях была похожа на нашу. Они также были родом со Среднего Запада, точнее, из Грэнд Рэпидз в Мичигане, и десять детей в их семье воспитывались в строгости. И хотя Дженнет и Джеймс знали друг друга много лет, все мы были глубоко поражены, услыхав об их побеге.
Дженнет была очень близка со мной. Поэтому я была единственной в семье, с кем она говорила о своих планах на будущее. Сообщение о том, что она хочет уйти из дома и лететь в Грэнд Рэпидз, застало меня врасплох.
— О, Дженнет, не делай этого!— взмолилась я.
— Но я уже все решила, и притом окончательно, Ла Тойя, только, пожалуйста, никому не говори.
— Давай сперва вместе все обсудим,— настаивала я.— Ты уверена, что поступаешь правильно?
— Это как раз то, в чем я абсолютно уверена! Я не видела никакой возможности переубедить сестру.
— Ну хорошо, тогда я никому не скажу,— заверила я Дженнет.
И я сдержала свое слово. Братья были очень возмущены, когда узнали о тайном венчании Дженнет. Но один из них тут же встал на защиту молодоженов:
— Одно плохое слово о Джеймсе - и будете иметь дело со мной.
Дженнет едва исполнилось восемнадцать, а Джеймсу — двадцать один. Это было во многих отношениях типичное супружество Джексонов, с той лишь разницей, что новобрачные вскоре появились в Хейвенхерсте. Джеймс был вежливым и добрым, но безвольным человеком. Он и его братья и сестры не были так надежно защищены от тлетворного влияния музыкального бизнеса, как мы.
С самого начала я подозревала о его пристрастии к наркотикам. Хотя Дженнет все время делала вид, что у них все в порядке, нам бросилось в глаза несколько странное поведение Джеймса. Иногда Дженнет разыскивала его в увеселительных кварталах Лос-Анджелеса. Когда однажды она появилась среди ночи со своим вновь обретенным супругом, Майкл стал расспрашивать ее о подробностях его исчезновения.
— Как это вообще понимать? Ты что, не боишься по ночам ходить на поиски?
Нам было любопытно, потому что только с появлением Джеймса в нашем доме мне и всем остальным стало ясно, как далеки мы от реальностей жизни.
— Есть разные типы людей, которым нравятся разные вещи,— лаконично ответила Дженнет.
Итак, сестра знакомилась с «реальной жизнью» самым суровым образом, которого она вовсе не заслужила. Как и большинство жен, она пыталась защитить Джеймса, сглаживая остроту проблемы. Я тоже больше не была для нее доверенным лицом, потому что она заметила, что я все знаю. А мне было ее так жаль! Иногда среди ночи я просыпалась от криков Джеймса, доносившихся с противоположной стороны коридора:
— Я не могу иначе! Я ничего не могу с собой поделать! Мне надо что-то принять!
— Нет!— кричала Дженнет.— Нет!
Потом я слышала, как Джеймс пытался подняться с постели и наталкивался на мебель. Иногда я слышала удары. Мое сердце разрывалось на части. Часто я уверяла сестру:
— Джен, мы возьмем на себя все расходы за курс лечения Джеймса. Ему нужна наша помощь.
— Но он не наркоман, — возражала упрямо
она,— и даже не говори мне об этом.
— Не наркоман! Дженнет, он ведь только слоняется по дому или спит целыми днями. Жермен заметил однажды:
— Даже если ему поднести зажженную спичку к ногам, он этого не заметит.
Но Дженнет, упрямая, как всегда, никак не хотела признаваться в том, что Джеймс не может жить без наркотиков. Ей была так неприятна эта ситуация, что она стала выходить без телохранителей. Она не хотела, чтобы мужчины знали что-нибудь. Но наши служащие смотрели на Джеймса подозрительно и докладывали о странных личностях, которых он приглашал к себе, когда мы уезжали. Родители реагировали на эту ситуацию с сочувствием, но все-таки по-своему, как они привыкли это делать. Джозеф ненавидел Джеймса и регулярно угрожал выбросить его из дома. Но на его пути всегда становилась мать:
— Нет, Джо, оставь его. Я опасаюсь, что Дженнет уйдет вместе с ним, если ты выгонишь Джеймса. И тогда мы не будем больше знать, что с ней, где она. А так они оба, по крайней мере, у нас на глазах. Не там, где-то, среди торговцев наркотиками, которые связаны с ним... Лучше, если они останутся здесь.
Отец уступил, зная, что жена права. Такое бывало с ним очень редко. Мы любили Джеймса, оказывали ему поддержку, но он отказывался пройти курс лечения. Дженнет была ему не только женой, но и матерью, отцом и нянькой. Вскоре их супружество не выдержало таких перегрузок, и менее чем через год они подали на развод. Это было печально еще и потому, что сестра очень любила мужа. Пресса высказывала предположения, что наша семья, возможно, настояла на разводе, но это было неверно.
Приблизительно в то же самое время жаркие баталии вокруг дела о разводе вели Жермен и Энид. Видеть их страдания было невыносимо, сердца наши разрывались от горя, но, честно говоря, мы не были изумлены, что эта история любви пришла к печальному концу.
После всех волнений в «Победоносном турне» его участники были рады, что наконец-то их жизнь снова вошла в нормальное русло. Впрочем, передышка наступила для всех, кроме Майкла. Он с головой окунулся в новый проект, который был известен как организация помощи артистов голодающим Африки. Жизнь этой организации дал известный киноактер и певец Гарри Белафонте. Он давно занимался гуманитарной помощью. Глубоко взволнованный и потрясенный снимками голодающих в Африке, он хотел собрать деньги для этих людей.
Первоначально был запланировал концерт, в котором намеревались принять участие многие знаменитые исполнители, но Кэн Крэген, менеджер Лайонела Риччи и Кэнни Роджерса, убедил всех в том, что лучше будет записать пластинку. Кэн обратился сперва к Лайонелу, а тот подключил Майкла. Мы знали Лайонела с начала 70-х годов, когда его группа «Коммодоре» выступала в предпрограммах у «Пяти Джексонов». С ними было очень весело в пути, так много мы никогда не смеялись и не дурачились.
Взволнованный Майкл объяснил мне, что предполагают осуществить участники проекта: Квинси Джонс собирает группу людей, с которыми мы запишем пластинку. Единственной проблемой было то, что для записи на пластинку еще не существовало ни единой ноты. Лайонел пришел к нам домой, и после обеда они с Майклом уединились, чтобы написать песню. Через несколько часов я просунула голову в дверь их комнаты.
— Вы еще сочиняете? Это будет, наверное, потрясающая песня!— сказала я.
— Я еще не написал ни одной ноты,— ответил Лайонел с жалкой усмешкой.
— Еще нет?
— Нет,— подтвердил Майкл,— совсем ничего.
На следующий день дела шли не лучше.
— Но вы же знаете, что ваша песня скоро должна быть готова,— напомнила я еще раз.
— Не волнуйся, Ла Тойя, она уже вызревает, скоро можно будет отведать жаркого,— сказал Лайонел с наигранным оптимизмом.
Майкл рассмеялся. Но это была хорошая мина при плохой игре. В течение многих лет Лайонел написал так много прекрасных песен, а здесь по какой-то непонятной причине будто что-то застопорилось в нем. После того, как Лайонел уехал домой, Майкл один засел за работу. На следующий день они оба представили Квинси запись песни, на что он восхищенно заметил:
— Это то, что надо. Я себе именно так и представлял ее. Великолепная песня!
Теперь задача состояла в том, чтобы распределить партии. В записи должны были участвовать многие исполнители. Я была очень обрадована и чувствовала себя польщенной, когда Майкл сказал, что по желанию Квинси я буду петь в «Мы — это мир» вместе с ним, Тито, Марлоном и Джеки. Дженнет и Жермен не были приглашены. Квинси и раньше довольно часто привлекал меня к своим различным проектам.
Когда разнеслась весть о записи пластинки, все хотели участвовать в этом, но Квинси лично занялся подбором кандидатур. 28 января 1985 года отобранные исполнители прибыли сразу после вручения наград на конкурсе Американской ассоциации музыки в студию, где их уже ожидали Квинси и Майкл. Трудно поверить в это, но здесь суперзвезды встретились со своими кумирами прошлых лет. Созвездие было прямо-таки ослепительным: Рэй Чарльз, Боб Дилан, Гарри Белафонте, Стиви Уандер, Билли Джоэл, Дайана Росс, Тина Тернер, Смоки Робинсон, Брюс Спрингстин и Джон Оутс...
Музыкальное сопровождение было записано, теперь все дело было в том, чтобы каждый из сорока плести певцов заучил текст, спелся с другими и записал песню вместе со всеми. Прежде всего Квинси попросил исполнителей оставить за порогом свое «я» — и все сделали это за одним исключением. Но атмосфера в студии была такой эмоциональной, что тщеславное поведение одной личности не смогло помешать работе. Прежде чем мы приступили к ре-петиции, Квинси напомнил нам еще раз о цели нашего проекта и сообщил, как серьезен кризис в Африке, Это подтвердили и две подруги Стиви Уандера из Эфиопии. Одна из африканок говорила на своем родном языке, другая рассказывала обо всем по-английски.
Затем Квинси пояснил по настоятельной просьбе Майкла:
— Наверное, многие считают себя обиженными, так как они не смогли принять участие в этом проекте. К сожалению, мы не смогли привлечь к этой работе всех талантливых исполнителей, поэтому не каждый певец найдет свое имя на этой пластинке. Еще раз подчеркиваю, что не хочу отдавать предпочтение кому бы то ни было. По этой же причине никто не должен чувствовать себя ущемленным. По моему мнению, вы все прекрасные исполнители, а для сольного пения выбраны те, чей стиль исполнения подходит к этой музыке.
Нам предстояла долгая, хлопотливая ночь. Я могла наконец-то поговорить с людьми, с которыми до сих пор лишь обменивалась парой слов на ходу. Случайно я оказалась рядом с Бетти Мидлер. Вначале она была очень молчалива, я даже не знала, что и подумать. Но скоро мы разговорились. В тот вечер я была одета в скромный (по моим меркам) горчичного цвета блайзер и черные брюки. Много раз Бетти обращалась ко мне и жалобным тоном говорила:
— Слушай, ты шикарно выглядишь! Я чувствую себя рядом с тобой одетой в мешок из-под картошки.
Она была в простом свитере, почти без макияжа и излучала всепобеждающую самоуверенность. В тот вечер, в отличие от подобных ему, когда собираются вместе много звезд, не было ни пьянки, ни наркотиков. Напротив, все старались помочь друг другу. И хотя в основе песни была очень серьезная тема, мы находили много радости в общении друг с другом. Большинство закончило запись около трех часов ночи, но Майкл и солисты работали до рассвета. Брат наизусть знал каждую сольную партию. Пластинка была выпущена в начале марта и наиграла с того времени десять миллионов долларов для ведения борьбы с голодом в мире. Для меня было большой честью находиться среди исполнителей, которые внесли свой вклад в то, чтобы хоть немного облегчить жизнь обездоленных людей.
Я знаю, что пластинка «Мы — это мир» особенно дорога Майклу: работа над ней еще раз доказала, что музыка может изменить мир.

Глава 9

Каждый, кто находится в центре внимания публики, ненавидит читать неприятные для себя вещи в прессе, причем очень многие публикации являются грубым вымыслом. Майкл был жертвой средств информации, особенно бульварной прессы. У нас создавалось впечатление, что каждую неделю появлялось новое «разоблачение» моего брата, которое основывалось на недоказанных утверждениях. Некоторые из них были попросту смешными (например, что Майкл якобы возводит святилище для Элизабет Тейлор.) Иногда они были оскорбительны (Майкл — гомосексуалист). Эти слухи, которые становились в головах многих читателей «правдой» только потому, что были где-то напечатаны, очень раздражали всю нашу семью.
Что касается его косметических операций, то мой брат, бесспорно, от природы очень красивый молодой человек, и ему незачем было улучшать свою внешность. Кроме того, это личное дело Майкла.
Но пресса почему-то очень нацелилась именно на лицо Майкла. И хотя мы никогда не получали эти бульварные газетенки, но довольно часто они появлялись в доме, оставленные, видимо, рабочими. Мама всегда принимала очень близко к сердцу все, что говорили или писали о ее детях. Я всегда хотела, чтобы мы стали с годами менее чувствительными к вниманию прессы, которым она нас одаривала вот уже более двадцать лет. Некоторые журналисты заходили слишком далеко.
Когда моя мать рассматривала фотографии Майкла, сделанные якобы после операции, и видела маркированные стрелочками следы предполагаемых хирургических вмешательств, то просто выходила из себя. Она звала Майкла, раскладывала фотографии на столе и объясняла:
— Вот здесь ты мальчик, твое лицо полное и круглое. А. это, когда ты стал вегетарианцем. Видишь, какой ты стройный и как у тебя очерчены скулы на лице? Вот здесь твоя кожа темнее, потому что снимались летом, а на этом фото — светлее, потому что, я это точно знаю, вспышка была очень близко от твоего лица.
Она ударила кулаком по столу.
— Почему они не хотят понимать этого?— горько восклицала она.
— Мама, люди об этом ничего не знают,— сказал Майкл.
— Но это же подло. Почему они так с тобой обращаются? Все это неправда, и я буду что-нибудь против этого предпринимать.
— Но что же?— спросил Майкл. — Мама, посмотри, что говорят адвокаты. Этим газетам достаточно подстраховать себя одним словом, одной фразой, чтобы написать затем все, что хотят. Как только они добавят «говорят» или «очевидно» — тут же становятся неуязвимыми перед законом.
— Я знаю, знаю, но...
— Забудь об этом, мама,— заметила я. — Лучше всего игнорировать эти вымыслы. Мы-то знаем, как все обстоит на самом деле.
Но правду было трудно доказать. Мы спрашивали себя, о чем бы вообще писали газеты, если бы не сочиняли небылиц про Майкла и остальных. К сумасбродным вымыслам можно отнести историю с так называемой камерой повышенного давления.
Фантазеры из бульварных листков утверждали, что Майкл якобы спал под специальным каркасом, чтобы продлить себе жизнь. Европейские репортеры утверждали, что мой брат хотел обрести таким способом белый цвет кожи. Действительно, есть одна фотография, на которой Майкл заснят на столе под стеклянным футляром.
Но дело в том, что «камера повышенного давления» — это витрина из музея. Как-то пришла в голову озорная идея: сфотографировать в ней знаменитого певца. Нехотя мой брат согласился на это. Кто мог подумать, что из этого получится? Когда шумиха о «секрете» камеры захватила все газеты, Майкл сказал:
— Не обращайте внимания, пусть думают, что хотят; они все равно будут давать миру сплетни.
Время от времени наша семья пыталась воздействовать на Майкла, чтобы он побольше творил, высказывал, свои мысли и не был таким замкнутым. Но в ответ слышали всегда одно и то же: все, что он хочет выразить — в его песнях, и ему больше нечего добавить. Обычно он охотно давал интервью, пока один еженедельник не исказил его высказывания, Майкл сказал, что он хочет посетить развивающиеся страны и помочь там детям. Репортеры же подали его слова так, что выходило, будто Джексон хочет насладиться страданиями умирающих с голоду. Мой брат пришел в бешенство, таким я его не видела никогда, и поклялся:
- Все! С этого дня — никаких интервью!
С тех пор он редко соглашается на беседу с журналистами. С 1983 года не наберется и горстки интервью, данных лично Майклом Джексоном. Большинство публикаций, где цитируются его слова, - не что иное, как вымысел. Только зная, что довелось пережить Майклу за годы творческой карьеры, можно понять причины его недоверчивого отношения к окружающим. Так, он утверждает — и не без оснований, — что никогда нельзя обладать достаточно полной информацией о своем партнере в бизнесе, если он не заслуживает доверия. А потому не упускает любую возможность перепроверить. Однажды я была свидетельницей «выслеживаний» со стороны Майкла, как это шутя называла моя бабушка.
У нас с братом была назначена деловая встреча, на которую мы слишком рано явились. Секретарь менеджера попросила нас подождать в приемной. Едва она закрыла за собой дверь, как Майкл на цыпочках подошел к письменному столу и, ловко открыв ящики, начал осматривать их содержимое.
— Не мог бы ты прекратить это и сесть на место?— прошипела я. Но Майкл продолжал свое занятие: открывал, смотрел, закрывал, снова открывал, смотрел и снова закрывал. В тот момент, как кто-то тронул дверную ручку, он был уже на своем месте и демонстрационно разглядывал картину, висевшую на стене.
- Я надеюсь, что вы скоротали время ожидания чем-либо приятным,— сказал менеджер, входя в комнату.
— О, да,— ответила я, не моргнув глазом. – Майкл перерыл все ящики в вашем бюро.
Менеджер рассмеялся во весь голос:
— Конечно!— сказал он, продолжая смеяться,— Как будто Майклу Джексону есть дело до моего бюро! Удачная шутка!
Но это была правда. После мой брат так объяснил причины шокировавшего меня поведения:
— Люди прячутся под масками, Ла Тойя. Взглянуть на книги, которые они читают, познакомиться с содержимым их домашних аптечек, письменных столов — вот единственная возможность знакомства с конкретной личностью. Если ты хочешь лучше понять человека,— философствовал он, — загляни в ящик его прикроватного столика — и ты узнаешь все.
Майкл так и не отвык от этого «выслеживания». В 1986 году умер мой дедушка по материнской линии. Его жена, мать моей мамы — мы звали ее «Мама» — жила в пансионате в Эитано после того, как она перенесла несколько ударов, полностью ослабивших ее. На похороны в Хитсборо, штат Алабама, полетела вся наша семья. Но на погребение Майкл и я не пошли. Не потому, что мы не любили «Папу» всем сердцем, а потому что обоих нас очень пугал похоронный обряд.
Утром в день похорон все отправились в церковь. Едва за ними закрылась дверь, Майкл повернулся на каблуках и закричал:
— Иди, Ла Тойя, начнем! Ты осмотришь эту комнату, я — ту, а на обратном пути пройдемся здесь.
Время «выслеживания» наступило:
— Что? Майкл, я надеюсь, ты шутишь?
— Давай, иди же! У нас мало времени,— сказал он и бросил взгляд на стенные часы.— Такое погребение долго не длится.
Брат с жадностью осматривал все комоды, ящики столов и шкафы, которые в этом чудесном старом доме были полны антиквариата, безделушками и бабушкиных бесценных фарфоровых статуэток.
— Майкл,— повторила я,— дедушка только что
умер.
— Это верно, Ла Тойя, но если мы сейчас не найдем его и бабушкиных вещей, ими воспользуется другие.
Я почувствовала себя неловко от такой логики, о, как всегда, мой брат был прав. Бабушка сама очень волновалась: у дедушки было много земли, и де-то в доме хранились большие суммы денег наличными.
— Надо смотреть поглубже, в самом низу... — Майкл просовывал руки под содержимое ящика. — Там лежат самые интересные вещи. Билли Брэй, который остался с нами, хотел поискать деньги, но Майкла интересовали только вещи, сохранившие отпечаток дедушкиной и бабушкиной жизни. Что была за картина: в то время как Майкл роется в ящиках, Билли ходит взад и вперед, рассуждая вслух, где могут быть спрятаны деньга.
— Забудь о деньгах!— нетерпеливо кричит Майкл.— Деньги у нас всегда найдутся. Другое дело все эти прекрасные, уникальные вещицы. Вот, например, Ла Тойя, это надо надежно спрятать.
Он вытащил длинную нить жемчуга и поднял ее высоко вверх.
— Спорю, что бабушка носила его, когда была еще очень молодой и, конечно же, она хочет, чтобы теперь это ожерелье носила ты.
— Нет!— я замотала головой.— Не могу просто так взять жемчуг, и ты тоже не должен этого делать, Майкл.
— Если мы сейчас надежно не спрячем эти вещи, больше никогда не увидим их,— бросил он походя и стал рассовывать по карманам всевозможные безделушки.
Я ничего не взяла, и сегодня очень жалею об этом, потому что другие родственники позднее очистили дом.
Когда семья вернулась с похорон, Майкл был снова добрым и кротким. И никто не догадывался, что недавно происходило тут.
Так как пресса вытаскивала на свет любую мелочь, связанную с жизнью моего брата, было неизбежным, что журналисты раскопали и его принадлежность к общине Иеговы.
Во время каждого турне Майкл, вопреки всем планам организаторов, поручал кому-либо из них найти в городе молитвенный дом, чтобы не пропустить ни одного собрания. Однажды брат с матерью опоздали на такую встречу. Они тихонько сели в самом конце зала и прислонились к стене, чтобы слушать настоятеля, который проповедовал:
—...и я хочу, чтобы не было среди вас таких ханжей, как Майкл Джексон, который причисляет себя к служителям Иеговы, а сам выступает на сцене перед публикой по всему свету!
Майкл боролся со слезами, в то время как проповедник продолжал злословить дальше, не замечая, что предмет его порицания находится в зале.
— Не смотрите на него! Не делайте из него кумира!
С этого момента Майкл понял, что его популярность, его музыка, видеоклипы, танцы на сцене глубоко задевали некоторых членов религиозной общины. Одно то, что он купался в деньгах, кололо им глаза. Приверженцы учения Иеговы не признают стремления к успеху, так как, по их убеждению, все бренно. Я, например, боялась, что мои собратья по вере примут меня за материалистку даже из-за того, что я предпочитала носить одежду из натуральных тканей, вместо дешевой синтетики.
Предубеждения членов общины против Майкла явственно проявились в 1984 году, когда он получил восемь премий и тем самым побил все рекорды популярности. Тогда один из старост выдвинул ему ультиматум, чтобы он выбирал между музыкой и религией.
— То, чем ты занимаешься, грешно,— пытался он наставлять брата. Но так как Майкл усердно изучал Библию, то смог возразить, опираясь на текст священного писания.
— Я живу в согласии с верой,— объяснил он.— Я сам хожу от двери к двери, где бы ни был во время турне. И разве моя вина в том, что люди вешают на стену мой портрет или вырезают фотографию из газет? Я не призываю их делать из меня идола. Я только хочу, чтобы им нравилась моя музыка.
— Тогда тебе не следует делать своих портретов, брат Джексон,— посоветовал староста.
— Это делают другие,— отвечал Майкл. Да и сами члены общины имели обыкновение собираться в молитвенном доме, чтобы поглазеть на Майкла, хотя это тоже было запрещено верой. С другой стороны, находились такие родители, которые просили детей держаться от Майкла подальше. Это больно ранило моего брата. И Майкл делал все возможное, чтобы доказать свою приверженность учению Иеговы. Однажды на него накинулся один из старост:
— Твои движения на сцене возбуждают сексуальные чувства, ты должен прекратить это.
Не протестуя, мой брат подчинился и изменил шоу. Кроме того, он пригласил одного из старост сопровождать его во время турне, чтобы тот смог своими глазами убедиться, что певец живет в согласии со всеми религиозными заповедями.
Иногда казалось, что все усилия Майкла напрасны. С детства он любил фильмы ужасов и чрезвычайно гордился своим 11-минутным видеоклипом «Триллер», фильмом с невероятными трюковыми сценами, где он превращался в оборотня и в танцующего мертвеца. Чтобы предупредить нападки со стороны «братьев по вере», он начинал клип с заявления:
— Исходя из моих строгих религиозных убеждений, я хотел бы подчеркнуть, что этот фильм никоим образом не связан с оккультизмом.
Но и эта преамбула не удовлетворила критиков, так как уже само изображение демонов и других оккультных существ они считали большим грехом.
Майкл и мама не раз настаивали, чтобы я сопровождала их в молитвенный дом. Но я отказывалась, хотя и продолжала следовать заповедям. Дело в том, что с того самого дня, когда мне запретили общаться с моей неверующей подругой Дарлис, у меня появились определенные расхождения с догматами веры. И вообще кое-что начинало смущать в учении Иеговы. Так, например, оно запрещает принимать участие в выборах, ибо мы должны следовать за Господом, а не за человеком. Когда я поделилась своими сомнениями с Майклом, он объяснил мне:
— Все верно, но мы живем на этой земле, и правят ею в данное время люди. Поэтому мы должны повлиять на то, чтобы в число власть имущих попали по возможности лучшие.
Я согласилась с ним. Но это был лишь один из пунктов, где мое мышление отходило от веры. И я знала, что никогда не получила бы ответа, если бы попыталась высказать свои сомнения на собрании общины. Поэтому я просто перестала ходить туда. Религия значила для меня так много, что я не знала теперь, что делать. Наконец, мне позвонила Ребби и сказала, что я должна решиться и изменить свою позицию «между двумя стульями». Между двумя стульями? Внутренне я была такой же, как раньше, следовала заповедям, читала Библию и верила в Бога. Если человек с детства впитывал религиозные убеждения, они становятся его неотъемлемой частью. В конце концов, я не чувствовала себя менее верующей только из-за того, что перестала ходить в молельный дом. Однажды я зашла в комнату Дженнет и застала там Майкла, который плакал навзрыд. Я спросила его, что случилось, но он не ответил, побежал в ванную и закрылся. Услышав сдерживаемые рыдания, я обратилась к сестре:
— Джен, что с ним случилось? Почему он так плачет?— моей первой мыслью было, что кто-то тяжело заболел или умер.
— Я не могу тебе этого сказать, Ла Тойя,— ответила она.
Но мне самой удалось уговорить Майкла выйти. После долгих просьб он, наконец, уступил:
— Ладно, объясню вам, что случилось: Ла Тойя, мне нельзя с тобой разговаривать.
— Что?!
— Старосты собрали собрание и потребовали, чтобы я перестал с тобой разговаривать, потому что ты не ходишь в молельный дом. Потом они спросили, какой я сделал вывод. «Ла Тойя должна жить своей жизнью»,— сказал я. Они пригрозили, что выгонят меня, если я буду поддерживать с тобой отношения. А еще добавили, что я должен решиться немедленно.
Я была в ярости:
— Но ведь это я не хожу на собрания. Почему они не пришли ко мне? Несправедливо, что они обременяют этим тебя. Мне очень жаль, что тебе это приходится переживать.
Мой брат не прекращал плакать. Через минуту он попрощался и сказал, что ему надо немного подумать. Он поехал к своему другу Марлону Брандо, и они вместе обсудили это дело. Марлон посоветовал ему:
— Ради Бога, Майкл, она ведь твоя сестра. И всегда будет твоей сестрой. Не следует оставаться с людьми, которые требуют от тебя такого. Ты можешь найти новую религию, но новую сестру — никогда.
Майкл решил нарушить запрет старост и больше не ходил на собрания. До сегодняшнего дня мы никогда не говорили о том, что случилось тогда. Я знаю только то, что он прекратил связь с общиной иеговистов официальным письмом.
Но это был не единственный кризис, в котором оказался тогда мой брат. Между 1985 и серединой 1987 года он как бы исчез из сценической жизни, хотя именно в это время был активнее, чем когда бы то ни было.
Даже когда Майкл официально не выступает, он работает. Ибо считает, что время — бесценный подарок и не теряет ни одной секунды. Больше всего он трудился над своей автобиографией, написанию которой отдал почти пять лет, над песнями для нового альбома, вышедшего вслед за «Триллером». Мой брат сочинил около трех десятков песен, девять из которых выбрал для новой пластинки.
Никто не станет сомневаться в том, что Майкл — человек, не останавливающийся на достигнутом. Многие ли исполнители станут стремиться к тому, чтобы превзойти успех, имея на счету пластинку, проданную самым в истории тиражом? Майкл был убежден, что он это сможет.
Впрочем, Майкл не единственный среди Джексонов, кто пытался затмить успех «Триллера». После развода вернулась на сцену Дженнет, которая желала любой ценой добиться сенсационного успеха. У сестры была привычка вести телефонные разговоры таким голосом, что мне иногда приходилось выходить в коридор и просить ее говорить потише.
Незадолго до выхода в свет ее третьей пластинки она беседовала по телефону в своей обычной манере с одним из коллег и уверяла его, что ее новая пластинка заткнет за пояс «Триллер» по количеству проданных экземпляров. Мне стало страшно от ее самоуверенности. Я рассказала Майклу об этом разговоре.
— Это ужасно,— возмутился он.— Почему она так поступает?
Но такова она была — с сильно развитым конкурентным мышлением. Дженнет всегда ревниво относилась к другим исполнительницам и даже звонила менеджерам, жалуясь, что пластинки остальных певиц звучат по радио чаще, чем ее.
Слушая это, я нередко думала, что когда-нибудь ревность Дженнет к чужому успеху обернется и против меня.
В 1987 году вышла пластинка Майкла «Плохой», она достигла головокружительного числа проданных экземпляров — 15 миллионов. Это была единственная в своем роде пластинка, пять песен из которой заняли первое место в списке хитов. В музыкальном и текстовом отношениях пластинка была так же совершенна, как и ее предшественница, и все считали, что это полный успех. Все, за исключением Майкла Джексона. Он был глубоко разочарован, особенно когда не получил премии. Мой брат поставил себе почти недосягаемую цель и, на его взгляд, не выдержал испытания. Но сломить Майкла нелегко. Я была убеждена, что он будет до изнеможения работать над своей следующей пластинкой, чтобы записать еще лучшие песни и исполнить их с еще большим блеском. Однажды кто-то превзойдет «Триллер»— спорю, что это будет Майкл.
Должно было начаться кругосветное турне брата.
Осенью 1987 года до этого Майкл должен был записать несколько видеофильмов. То было лихорадочное время, когда певец буквально разрывался между записями и пытался все сделать на высоком уровне и в срок.
После того как я сыграла девушку из танцевального холла в дуэте Майкла с Полом Маккартни «Говори, говори, говори», брат настоял, чтобы я участвовала в его видеоклипах. При подготовке к записи одного из них Майкл описал мне сцену:
— Представь, Ла Тойя, я парень, а ты — девушка. Сначала за тобой ухаживают другие и соперничают из-за тебя, но тебе они безразличны. Я буду тем, кому достанешься ты.
— Превосходно! Это может доставить зрителям массу удовольствия.
Что касалось нас обоих, то мы воспринимали ситуацию только как исполнение ролей. Но Фрэнк Дилео и другие советники указали Майклу на то, что этот видеоклип имеет сексуальный оттенок, и люди могут что-нибудь домыслить, если играть в паре с братом будет его сестра.
— Мне все равно, что подумают люди,— сказал мне Майкл сердито. — Я рассматриваю это только как роль, которую ты сыграешь в фильме.
Аналогичный разговор мы уже вели три года назад при распределении ролей в «Триллере». Но нельзя было пренебрегать обстоятельством, что пресса сделала бы из этого сенсацию. Я даже могла себе представить, как в бульварных газетах появятся язвительные заголовки типа: «Являются ли на самом деле Майкл и Ла Тойя любовной парой?»
При подготовке брата к кругосветному турне возникло множество проблем. В то время как Джозеф полностью отстранился от работы своего сына, мать все больше вмешивалась в нее. Все, кто имел отношение к предстоящим гастролям, опасались, что Майкл мог бы вообще остаться дома, если бы мама попросила об этом ради его безопасности. И, надо заметить, основания для подобных опасений были. Потому что Майкл обычно выполнял все, о чем просила мать. В довершение внезапно на всех нас легли тяжким бременем финансовые проблемы отца. Мы не имели ни малейшего понятия, в каком денежном тупике он находился, пока Джек Гордон не посоветовал мне:
— Оповести семью. Ваш отец находится в крайне затруднительном положении.
— Что за трудности?— спросила я.
— Ваш отец разорен, У него нет денег.
— Что? Нет денег? Я не могу в это поверить. Но, к сожалению, он был прав. Среди многочисленных людей, которые надували нашего отца, был один бессовестный советник по налогам, который уговорил Джексона-старшего не платить налоги в финансовые ведомства, а выписывать чеки ему. Даже не верилось, что советник по налогам не отдавал деньги государству. Он попросту оставлял их годами на своем личном счету. В результате Джозеф задолжал финансовому ведомству сотни тысяч долларов. Но это было только начало, которое могло привести к катастрофе.
Мы, братья и сестры, решали, как помочь отцу. Я обратила внимание на то, что чистый доход одного только концерта Майкла в Японии мог бы погасить долги Джозефа. Мама поговорила об этом с Майклом Она была единственным человеком, способным уговорить сына помочь отцу, которого он презирал. По причине, которая мне была тогда неясна, мать, казалось, не спешила начинать разговор на эту тему. Я же продолжала поторапливать ее. Как-то я подошла к ней с Майклом.
— Мама, ты…— я кивнула в сторону брата.
— Что я?— будто не догадываясь, чего я хочу, спросила она.
— Ты рассказала ему о Джозефе?
— Что я должна рассказать ему о Джозефе? Она делала вид, что не имеет ни малейшего понятия, о чем я говорю, хотя почти целую неделю у вас не было другой темы для обсуждения.
— Мама, ты должна была спросить Майкла, подарит ли он Джозефу выручку от одного концерта.
— За что?
В это время Майкл, полностью сбитый с толку смотрел то на нее, то на меня.
— Потому что Джозефу нужны деньги, мама. Ты же знаешь, у него трудности.
— У него — нет, Ла Тойя,— урезонивала она меня.— У него нет никаких проблем с деньгами.
— Джозеф испытывает затруднения?— переспросил брат.
— Да, Майкл. Большие затруднения.
— Нет, не испытывает,— вскипела мать.— Не слушай ее.
Только теперь я заметила, что она не была расположена помочь своему мужу. Но почему?
Причина оказалась вот в чем:
— Если у Джозефа не останется денег, он будет жить дома. Появятся деньги — только его и видели,— объяснила наша мать.
Наши попытки решить финансовые проблемы отца растянулись на месяцы. На одном из семейных советов Майкл не только выразил согласие помочь Джозефу выбраться из ямы, но и предложил план, осуществление которого помогло бы тому получить еще больше денег.
— Я передам матери всю выручку,— заявил брат.— Таким образом, Джозеф выйдет из своих затруднений якобы без моей личной помощи.
Разумно было и то, что отцу не попадало в руки ни цента. Вместо этого Майкл передавал недостающие суммы матери, которая с той поры осуществляла контроль за финансовым положением семьи Джексонов.
Я сообщила Майклу, что хочу дать отцу 10 тысяч долларов, чтобы он имел хоть немного денег для личных нужд.
— Нет, Ла Тойя,— сказал он.— Это моя задача. И он сам перевел Джозефу десять тысяч долларов вместе с запиской, в которой, было следующее:
«Хочу уведомить тебя в том, что я тебя очень люблю. Майкл». Его советник принес и то и другое в офис Джозефа. Пересчитав содержимое конверта, мой отец показал его Джеку, тот сказал:
— Это очень красивый поступок, не так ли, Джо? Целая куча денег.
— Хм,— последовал равнодушный ответ.— Да он ведь в них купается, в деньгах.
Во время этого кризиса Джек помог моему отцу, выгнал его прежнего советника по налогам и собрал квалифицированную команду, которой удалось существенно сократить задолженность Джозефа. Вместо того чтобы быть благодарной за это, мама возненавидела моего менеджера. Она принимала в штыки любое предложение, которое исходило от новой фирмы, и позволяла себе за спиной Джека антисемитские выпады. Так как он был белый и еврей, она не признавала его и не доверяла ему.
Когда наша семья собралась в очередной раз, Джек объявил, что Джозефу нужно еще немного денег, чтобы раз и навсегда избавиться от своих огромных долгов. Майкл спросил без обиняков:
— Почему я снова должен помогать ему? Джеку, которому раньше никогда не приходилось вести дела с моим братом, его резкий тон показался громом среди ясного неба.
— Если я помогу ему и сейчас, мне придется это делать до конца моей жизни. Он же причиняет всем нам одни неприятности.
— Но, Майкл, он банкрот.
Через пару секунд мой брат сказал:
— О'кей. Я помогу ему в последний раз. Остальные братья и сестры также изъявили готовность дать деньги, чтобы расплатиться за отца, при условии, что он уйдет из музыкального бизнеса.
— Я куплю ему хороший дом, где он сможет ловить рыбу, охотиться и делать все, что ему нравится,— предложил Майкл.— Но я настаиваю на том, чтобы Джозеф закрыл свое бюро. Он не смеет больше попадать в такое положение. С этим должно быть покончено.
Джек ознакомил моего отца с нашим планом, и тот сразу согласился на все условия. Но в день подписания соглашения, когда они оба поехали в его офис, Джозеф вдруг заорал:
— Я еще слишком молод, чтобы отходить от дел. Я не сделаю этого, и вы мне не указ. Я сам знаю, как уладить свои дела.
Итак, мой отец регулярно ходил на работу. Иногда он сидел целый день при опущенных шторах. Никто из нас ни разу не упрекнул его, что он не придерживается пунктов договора. А ведь можно было ожидать, что после всего пережитого в детстве о чин из его девяти взрослых детей скажет ему:
- Минуточку. Ты же заявил, что выходишь из дела.
Но мы молчали. Наверное, мы по-прежнему боялись его.
Однажды мы с Джеки сидели возле дома и разговаривали, когда служба охраны через переговорное устройство объявила:
— Мистер Джексон прибыл.
— О, бог мой, Джозеф здесь,— закричал брат. — Мне надо идти.
— Куда?
—Домой.
Мы оба подумали об одном и том же. Как грустно, что взрослый человек, мужчина, по-прежнему боится своего отца.
— Ла Тойя,— жалобно произнес он,— у меня у самого уже есть дети, а я боюсь его. Я никогда не прихожу сюда, если не убежден, что его нет. Каждый раз я останавливаюсь у ворот и спрашиваю охрану, здесь ли он. Если мне говорят, что его нет, я заезжаю; если узнаю, что он здесь, разворачиваюсь и отправляюсь домой.
— О, Джеки,— с нежностью прошептала я.
— Ты знаешь, что со мной происходит?— Джеки готов расплакаться, голос его дрожал.— Я ненавижу его. Я его ненавижу.
В конце 80-х годов я почти не бывала дома из-за непрерывных гастролей. Во время одного полета рядом со мной сидел адвокат, знакомый с Нэнси Рейган. Завязалась беседа, и я призналась, что очень интересуюсь всем, что связано с детьми, нуждающимися в помощи, особенно юными наркоманами. Он пообещал мне рассказать об этом супруге президента США —   инициатору кампании «Просто скажи нет». Этот человек сдержал свое обещание.
Вскоре я была приглашена в Белый дом, где миссис Рейган и я беседовали продолжительное время. Это было в октябре 1987 года, через несколько дней после того, как она перенесла операцию по ампутации груди — я удивилась, что она вообще кого-то принимает. Миссис Рейган была очень озабочена ростом наркомании среди молодежи. Ласковым голосом она сказала мне:
— Вижу, что в отличие от большинства людей вы действительно беспокоитесь об этих детях. Я охотно буду работать с вами. Это займет много вашего времени, но только упорным трудом можно достигнуть цели, к которой мы стремимся.
Я выразила готовность стать представителем «Просто скажи нет»— организации, которая проводила мероприятия в области просвещения, досуга молодежи, здорового образа жизни.
Два последующие года я ездила по всей стране, беседовала с детьми, молодыми людьми о разрушительном действии наркотиков и обязательно пела им песню «Просто скажи нет». Иногда я месяцами не была дома. И Майкл тоже редко наезжал туда. Но все мы, братья и сестры, поддерживали друг с другом тесные контакты. Правда, теперь личное общение заменил телефон. Думаю, не было такого дня, чтобы я не поговорила по телефону с кем-то из братьев и сестер.
Семейное гнездышко в Хейвенхерсте недолго пустовало. Майкл позвонил из Японии и сообщал, что Жермен и Хэзел после 14 лет супружества, имея троих детей, решили развестись. Мы уже и сами догадывались, что дело идет именно к такому финалу. Ирония судьбы, но Жермен, который сердился на отца за то, что он изменял матери и имел другую семью, сам повторил этот путь. У него был внебрачный ребенок от женщины, с которой он познакомился в ресторане. Хэзел настолько сильно любила Жермена, что смогла простить измену и великодушно предложила мужу усыновить внебрачного ребенка. Но это привело в бешенство Бэрри Горди. Он считал, что его дочь стала посмешищем в глазах людей.
Когда развод Жермена и Хэзел был уже близок, мои родители попросили его вернуться домой. Брат принял их предложение и привел в дом свою подругу с ребенком, за которым вскоре последовал второй. Мама хотела, чтобы я тоже осталась жить в Хейвенхерсте. Каждый раз, когда я звонила с дороги, она умоляла:
— Ла Тойя, когда ты приедешь?
Чем дольше я была в пути, тем отчаянней были ее просьбы. Мне становилось все яснее, что она втайне надеялась на то, что я не состоюсь в профессиональном плане, вернусь в Энчино, и снова настанет время, когда мы будем все вместе. Был ли мой отец с ней заодно, не знаю. Когда я в очередной раз отказалась от его менеджмента, он пригрозил мне:
— Если я тебя брошу, у тебя не будет никаких шансов. Я позвоню в радиостудию, чтобы они не пользовались больше твоими пластинками. Если ты хоть что-то предпримешь против меня, испортишь свою карьеру. Если ты не хочешь меня в менеджеры, никто о тебе и не вспомнит, ты уже теперь в прошлом.
— Ты последняя из Джексонов,— добавил он.— И я тебя не отпущу.
И он не дурачил меня. Хотя у моего отца не было грандиозных успехов, но его имя по-прежнему имело вес в шоу-бизнеса. И я не думаю, чтобы кто-то сделал для его клиентки то, что не соответствовало желаниям Джозефа.
Мать сидела и молчала, как всегда.
— Ты веришь в то, что он сказал?— спросила я.— Он в самом деле стал бы такое вытворять?
Единственный раз в жизни попросила я у нее защиты, но она посмотрела на меня, отвернулась и пошла вверх по лестнице.
Хотя я давно вела самостоятельную жизнь, мать постоянно сетовала, что я редко бываю дома. В 1989 году судьба привела меня на пару дней в Лос-Анджелес. Мне было приятно снова попасть в Хейвенхерст, увидеть мать. Несмотря на ее странное поведение, мне очень не хватало ее. За два дня до моего отъезда, она вошла в мою комнату и сказала:
— Тойя, ты очень похудела. Почему ты не ешь? Сначала это прозвучало как замечание, которое все матери делают своим детям.
— Но, мама, я же не худая,— возразила я. — Напротив, считаю себя немного полной.
— Ну, у меня есть немного лазикса. Ты можешь его взять,— предложила она мне.
Я думала, что ослышалась. Только что она утверждала, что я слишком худая. Зачем же предлагает мне это мочегонное средство, эти таблетки против тучности.
Лазикс не безобидное средство. Я знаю это, потому что подростком была озабочена своим весом и принимала его. Последствия были катастрофическими. И мать об этом знала. После третьей экстренной помощи врачи предупредили меня, что если я навсегда не перестану его принимать, то могу умереть.
Вспоминаю, как это было ужасно: я не могла пошевельнуть челюстью, не могла дышать, начались судороги во всем теле, я была полностью парализована, у меня было такое чувство, будто останавливается сердце...
Мать вернулась с флакончиком в руке к моей кровати.
— Ты же помнишь, мне нельзя это принимать,— сказала я. — Ты знаешь, что тогда случится.
— Оно, конечно же, хорошее,— возразила она, будто бы не слыша меня.— У меня есть еще целая бутылочка.
— Но, мама!— Ее поведение напугало меня. Едва она вышла из комнаты, я позвонила Джеку. Зная историю моей болезни, он тотчас рассказал обо всем Джозефу. Отец вбежал в мою спальню:
«Ла Тойя, дай мне этот лазекс!». Затем он прошел в комнату к матери и бросил ей таблетки на кровать.
— Кэт, ты дала ей этот яд?
— Нет,— ответила она с невинным выражением лица.— Я не понимаю, о чем ты говоришь.
— Кэт, ты прекрасно знаешь, о чем я говорю. Ты дала ей эти таблетки?— спросил он ее еще раз.
— Нет.
— Откуда они у нее?
— Не имею ни малейшего понятия,— ответила мать.
— Кэт, чего ты этим добиваешься? Ты же знаешь, что произойдет, если она их примет. Ты хочешь убить свою дочь?
Отец позвал меня в ее комнату и в присутствии матери спросил:
— Это она дала тебе лазекс?
— Да,— тихо ответила я.
— Ла Тойя,— солгала мать,— разве я дала тебе это?
— Мама, ты знаешь точно, что это была ты.
— Но, Ла Тойя,— сказала она сладким голосом. — Я пыталась только помочь тебе.
МОЯ мама - актриса!
После этого я вышла из комнаты. Я знала, что нет никакой возможности говорить с ней логично. Как она могла так поступить со мной? Что она при этом думала? Или это был один из способов удержать меня дома? Я была полностью сбита с толку и решила на следующий день уехать.
Вечером, однако, я была дома. Вдруг услышала голос Джозефа:
— Где этот Джек Гордон?
— Разве его не было сегодня в офисе? Он не работал?
— Нет, его не было.
— Ну, наверно, он у себя дома. Позвони ему,— предложила я.
— И дома его нет.
Отец подошел ко мне, грозя перед самым моим носом указательным пальцем:
— С этой минуты ты будешь ставить меня в известность о шаге, который собираешься предпринять! Ты поняла?
Я даже не догадывалась, что он имел в виду, но сочла за лучшее промолчать. Посмотрев на меня пару секунд, он выскочил из комнаты. Я знала, как он невыносим в гневе. А потому предполагал, что Джек был, вероятно, на пути к нам, чтобы решить с моим отцом что-то касающееся работы, я попросила охрану у ворот, чтобы они его предупредили и вернули домой. Поздно. Джек шел, радостно улыбаясь, по коридору. А мой отец ожидал его возле кабинета. Я стала позади Джозефа и беззвучно шевелила губами: «Уходи! Уходи!». Но Джек либо не понял, либо не заметил. Отец схватил его за руку, втолкнул в комнату и закрыл дверь.
— Что случилось, Джо?— обескураженным голосом спросил Джек.
Из холла я услышала их разговор, споры и серьезно опасалась самого плохого. Мой отец был великаном и мог проявлять необычайную силу, особенно в гневе. Джек был, напротив, среднего телосложения и физически не очень силен. Он поднялся со стула, но Джозеф толкнул его обратно.
— Нет,— приказал он.— Сиди. Мне надо с тобой поговорить. Я хотел бы знать о каждом предпринимаемом Ла Тойей шаге. Я требую ежедневного отчета! Ты слышал?
— Но Джо, Джо,— занервничал Джек,— я же не могу каждый день присылать его.
— Я желаю иметь ежедневный отчет. И я хочу, чтобы он тоже знал, что происходит.
Мой отец показал на человека, который находился в комнате. Это был советник, которого я назову Робертом.
— Твоему человеку мне не о чем говорить. Но для тебя я буду составлять отчет и рассказывать все, что я делаю. Как я это делал и раньше, Джо.
Я стояла в холле и слушала. И думала, как много раз отец вообще не желал разговаривать с Джеком. Тогда его можно было только разозлить ежедневными докладами. А теперь время изменилось? Нет, что-то другое должно быть у него на уме. Дело было во мне. Вдруг я услышала приглушенный крик Джека, а потом монотонным голос мамы, которая говорила одно и то же:
— Оставь его, Джо. Отпусти его. Не делай этого! Джозеф схватил Джека за плечи, поднял его со стула и бросил на пол.
— Почему ты это сделал?— Джек ловил ртом воздух.
— Что ты сказал?— гневный голос Джозефа пробудил во мне воспоминания об Индиане, о тех ночах, когда его яростные ругательства будили меня среди ночи.
Он снова поднял моего менеджера и бросил на пол. Отец испробовал на Джеке ту же тактику, что и на нас в свое время: провоцировал свою жертву защищаться, ответить ударом на удар. Тогда у него появлялись основания дать волю рукам. Но в это время в комнату вошла подруга Жермена:
— О, боже мой!— закричала она. — Что вы делаете с Джеком? Это ужасно!
Наконец, я открыла дверь и вбежала в комнату, где Джек, согнувшись от боли, стоял на коленях и кричал:
— Пожалуйста, разве вы не понимаете? Я только пытаюсь помочь ей. Я больше ничего не хочу. Я хочу ее успеха. У меня и в мыслях нет причинить ей хоть какой-либо вред.
Моя мать презрительно взглянула на него.
— Ты артист и больше ничего!— прошипела она и обратилась к мужу:— Видишь, какое он устроил шоу?
— Оставьте его в покое!— закричала я.— Что вы с ним сделали? Он в крови. Джозеф угрожающе двинулся ко мне:
— Вон отсюда!
Я проигнорировала его, помогла Джеку встать, повела к двери. Но прежде чем мы успели выйти из комнаты, отец обхватил меня сзади, оторвал мои руки от Джека и боксерским ударом снова свалил его на пол. Меня же он взял за бедра и, как куклу, просунул за дверь.
Я стукнулась спиной о стену и упала на пол. Из холла мне был слышен голос матери:
— Джозеф, оставь его! Ты убьешь его! Отойди, Джозеф!
Она тщетно пыталась успокоить взбесившегося зверя.
И отец наконец перестал буйствовать. Дрожа, я сидела в холле, и мне было стыдно за моих родителей. В этот момент я знала, что это был мой последний приезд домой.
Поразительно, но через пару минут Джозеф вел себя так, будто ничего не произошло. Я отвела Джека вниз, в кухню, чтобы дать ему немного воды. Отец подсел к нашему столу и вежливо спросил:
— Не желаешь ли кофе, Джек? Или пирожного? Или стакан лимонада?
«Что ему нужно, так это врача, — подумала я,— и в этом повинен ты». Джек не мог мне поверить в реальность происшедшего, но я часто видела такое сумасбродное поведение отца. Джозеф попрощался и вышел, а я прочла в глазах Джека, что он считает моего отца ненормальным.
Когда Жермен поздно вечером вернулся домой, его подруга рассказала ему, что произошло.
— Довольно. Теперь я скажу вам пару слов,— воскликнул он гневно.— Я сыт по горло!
— Жермен, забудь об этом. Все уже прошло,— Джек попытался успокоить моего брата.
— Ты не дал ему сдачи?— спросил все еще возмущенный Жермен.— Тебе надо было ему дать сдачи!
— Он ваш отец, и это его дом. Забудем это. На следующий день мы с Джеком уехали. У нас была встреча в рамках кампании «Просто скажи нет». Жермен проводил нас в аэропорт. Он все еще никак не мог простить отцу беспочвенного нападения на Джека.
— Я не понимаю этого,— повторял брат снова и снова.— Он совершенно чокнутый.
Сегодня Жермен, наверное, отрицал бы это. И он, и другие братья стали бы утверждать, что они с самого начала возненавидели Джека. Но факт остается фактом: все они тогда подчеркивали, что Джек оказывает мне большую услугу, что они высокого мнения о его способностях. Но с того самого утра, когда мы с Джеком покинули Лос-Анджелес, все стало меняться.