Детское простодушие
Дети – это напоминание о том... что мы должны помнить

ШБ: Ты теперь не только сын, но и отец. Это изменило твое восприятие детства и невинности?
МД: Скажу тебе так. Я думал, что готов стать отцом, но оказалось, я ошибался! Всю свою жизнь я читал о том, как чудесны дети. Люди недоумевали: «Да что тебя так тянет к этим младенцам?» Я постоянно читал книги по детской психологии. Но это оказалось гораздо большее счастье! Принс и Пэрис изменили меня во многом. Я учусь у них не меньше, чем они учатся у меня. У детей учишься иметь доброе сердце и быть хорошим человеком. И, в силу своего характера, я стараюсь подражать им. Люди всегда говорят: «Веди себя по-взрослому». Но я стараюсь вести себя больше как ребенок, потому что дети простодушны, они созданы по образу Господа, они чисты. Я пытаюсь быть таким же непритязательным и добрым, как они.
ШБ: То есть ты говоришь, что это не родители должны стараться вырастить детей так, чтобы те отражали их ценности, но это почти как если бы Бог давал нам детей, чтобы мы сами смогли вновь стать детьми?
МД: Я на самом деле так считаю. Дети – это как будто напоминание о том, какими мы должны оставаться, о том, что мы должны помнить. Когда апостолы спорили между собой, кто самый великий в глазах Иисуса, Иисус сказал им: «Пока вы не начнете вести себя, как это дитя… умалите гордыню, как это дитя…» [Полагаю, Майкл ссылался на слова Иисуса в Евангелие от Матфея, 18: «В то время ученики приступили к Иисусу и сказали: кто больше в Царстве Небесном? Иисус, призвав дитя, поставил его посреди них и сказал: истинно говорю вам, если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное; итак, кто умалится, как это дитя, тот и больше в Царстве Небесном».] И это правда.
ШБ: Но как тебе удалось сохранить присущие детям качества при таком давлении и столь высоких ожиданиях от тебя?
МД: Это трудно даже объяснить. Я просто откровенен с собой. Мне кажется, большинство людей неискренны с собой. Я даю себе волю, выпускаю на свободу свою личность в ее самой чистейшей форме, и это и есть простодушие.
ШБ: То есть ты отринул давление окружения, ты не собираешься становиться тем, что хотят видеть в тебе люди. Но тебе пришлось заплатить за это?
МД: Да, огромную цену. Но я никогда не потеряю своей детской сущности, потому что таково мое сердце. Оно так и не выросло со мной – не знаю, почему. И не хочу, чтобы вырастало. Мне кажется, у меня сердце простодушного ребенка – и я не нахваливаю себя, не подумай. Я вижу жизнь так, как видят ее дети. Когда они что-то чувствуют, я чувствую то же.
ШБ: Так значит, многие из нас теряют детское простодушие. Мы превращаемся из людей с большим сердцем и широкой душой в ограниченных и мелочных людей? Как мы попадаем в заблуждение, что простодушие – это плохо? Почему расточаем свое природное сокровище, детскую естественность, и становимся такими, какими хотят видеть нас окружающие? Одна из твоих особенностей, Майкл, - в том, что ты рано увидел две стороны зрелости. Зрелость несет разум и мудрость, но также и пустоту, воплощение жестоких амбиций и искаженных ценностей, при том, что на самом деле король-то голый. Ты смог сказать: «Я этого не хочу. Я хочу наслаждаться естественными радостями, танцевать как ребенок и быть абсолютно свободным».
МД: Мир вынуждает нас вырастать. Он вокруг нас, и он влияет на детей – поначалу через других, старших ребят. Когда родители отводят детей в школу и целуют на прощанье, что говорит им ребенок? «Не надо, мам, мои друзья увидят!» Разве же это плохо: продемонстрировать ребенку свою любовь? Но мир уже повлиял на тех, других детей. Они дразнятся: «Это не круто… А я теперь крутой!» Им уже привито такое восприятие.
ШБ: Конформизм и давление среды делают свое дело и гасят искру индивидуальности. Знаешь, как Авраам Линкольн сказал: все мы рождаемся божьими подлинниками, а умираем человеческими копиями.
МД: Великолепно. Как точно, не правда ли?
ШБ: Нашим детям рассказывают большую красивую ложь. Мы говорим: пока ты ребенок, ты в Эдеме. Адам и Ева были как дети. Они воплощали в себе все детские качества. В них не было высокомерия, не было неискренности. И Змей приполз к ним и сказал: «Это не настоящая жизнь. В этом месте, что вы зовете Райским садом, царит незрелость, глупость. Вам пора вырасти из этой ребяческой ерунды. Там, снаружи, вас ждет целый мир». И люди начинают верить в эту ложь. Они принимают решение покинуть Райский сад и уйти за Змеем из этого состояния детства.
Это происходит и с нашими детьми. Быть ребенком считается не круто. Детей подталкивают к вере в то, что «быть взрослым», испробовать «взрослые» вещи – лучше, чем оставаться ребенком. Что это лучше, чем простодушие и свобода детства. А потом, когда они становятся старше, мы не можем понять, почему их жизни выстроены на столь шаткой основе. Они словно деревья, не имеющие корней.
МД: Если бы мне не пришлось испытать столько взрослых впечатлений в детстве, я бы гнался за ними сейчас, чувствуя, что иначе упущу что-то важное. Из любопытства люди хотят увидеть мир, который их окружает. Но я уже видел его и делал все это.
Зато я буду тем, кто скажет: «Послушайте! В вашей жизни сейчас – самый чудесный, волшебный период. Не пытайтесь вырасти раньше времени! Не пытайтесь стать похожими на кого-то другого! У вас еще вся жизнь впереди на то, чтобы побыть взрослыми. Волшебство – здесь». Дж. М. Барри, написавший «Питера Пэна» описал это лучше кого бы то ни было. Когда его младший брат умер в возрасте двенадцати лет, он почувствовал зависть, потому что понял, что брату не придется вырастать. Он навсегда останется мальчишкой, и в этом настоящее золото. Это и вдохновило Барри на книгу о Питере Пэне. Правда, «Питер Пэн» вырос из этого переживания. Автор чувствовал, что его брат навсегда останется мальчишкой, и так оно и было.
ШБ: И ты считаешь себя Питером Пэном, поскольку понимаешь необходимость всегда оставаться ребенком? Но насколько ты ассоциируешь себя с этим героем? Только в том, что он никогда не вырос, или еще и в том, что мир сделал ему больно?
МД: В том, что он хотел сохранить свою чистоту навечно и знал, в чем заключается золотая магия детства. Он хотел, чтобы мы держались за нее. Потому что как только ты вырастаешь, она исчезает, и поэтому Питер Пэн – это древняя, древняя душа. Он, как E.T., (из фильма «Инопланетянин»), живет уже миллионы лет, но так и не вырос. И вот он находит эту семью и забирает детей в Неверлэнд, где они навсегда останутся юными.
ШБ: Ты познал секрет, как остаться вечно юным?
МД: Сердцем – да.
ШБ: Неужели вся ненависть, с которой тебе пришлось столкнуться, никак тебя не испортила? Ты никогда не чувствовал горечь? Люди превращаются в циничных взрослых, потому что иногда шрамы, оставленные этим миром, болят, и боль разрушает людей изнутри. Они не могут позволить себе оставаться наивными и чистосердечными. Мир воспользовался их простодушием, так что им приходится сжать кулаки в целях самозащиты. Как тебе удалось подняться выше этого?
МД: Я остаюсь выше этого, потому что верю в правду. Я верю в детей — в то, что нужно снова стать ребенком в душе. Если бы только мы могли всех научить верить детям… Я думаю, секрет в этом. Честное слово.
ШБ: Но если среднестатистический человек сталкивается большим количеством ненависти, он либо начнет ненавидеть в ответ, либо, во всяком случае, станет меньше доверять людям.
МД: Мне это несвойственно. Я пытаюсь быть любящим, пытаюсь находить любовь и видеть любовь во всем. Я люблю природу, люблю лес. Мне нравится изящество и нежность природы и то, как легко ей быть великодушной. Она лишь дарует. Это прекрасно!
ШБ: Ты видишь природу как мир ребенка, а город как мир взрослого?
МД: Да, уличная жизнь совершенно чужда мне. Я ненавижу город. Я люблю природу.
ШБ: Город полон высоких зданий и грандиозных сооружений. А природа для тебя нежна и ласкова, сердечна и радушна?
МД: Да, и щедра. Я обожаю ее. Детей и природу я люблю одинаково.
ШБ: Когда ты строил Неверлэнд, ты задумывал его как особое место, где ты чувствовал бы себя в защищенности, так же как Адам и Ева чувствовали себя среди природы Райского сада? Место, где ты мог бы уединиться и в котором черпал бы силы?
МД: Да, где я мог бы гулять, зная, что за мной не следят, чувствовать единение с природой, лазать на дерево, и делать все то, чего мне не довелось делать в детстве. И я обожаю это! Когда я сижу на этом дереве, окруженный миром веток и листьев, и слышу журчание воды внизу, я блаженствую. Я в настоящем раю и чувствую, что все мне под силу. И так же я себя чувствую рядом с детьми. Мне все под силу, мои возможности не знают границ.
ШБ: Если бы ты привел взрослых всего мира в Неверлэнд, думаешь, это было бы чем-то вроде крещения?
МД: Однозначно. Я не представляю, как это может не изменить человека! Нас притягивает вода. Есть в наших душах что-то, что требует воды. Мы стекаемся на пляжи, даже если не купаемся. Мы паркуемся там просто чтобы посмотреть на успокаивающий океан. Это как терапия, как медитация. Как пища для души – она нам необходима. В этом, как мне кажется, и есть роль природы. Она необходима нам. Многие великие творцы, которых знала история, оказавшись в тупике, чувствуя раздражение или усталость от работы, выходили в лес или совершали длительные прогулки на чистом воздухе и возвращались с новыми силами. Нам это необходимо. Для этого и нужны отпуска.
ШБ: Знаешь, Библия говорит, что через Райский сад протекали четыре реки — в его центре была вода. Ты говоришь очень близкие к этой истории вещи, даже не сознавая того. Называй это уподоблением Питеру Пэну, как хочешь, но это попытка воссоздать Рай, потому что дети в некотором смысле живут в Раю.
МД: Наибольшую радость мне доставляет видеть детишек, играющих в красивой местности, где есть вода, деревья. Я люблю озера за их неподвижность (от вида океана мне немного неуютно), и чтобы рядом играли дети, и кругом трава, холмы. Нет ничего более волшебного! Помнишь сцену из «Звуков музыки», где они в Альпах, и дети бросают друг другу мяч, а у Джули Эндрюс гитара? Камера отъезжает, и захватывает монументальные горы. Боже! И солнце светит с нужного ракурса, так что волосы у них имеют серебряный ореол, и это снято на широкоугольный объектив. Просто восхитительный момент!
ШБ: Ты, кстати, бывал там? В Оберзальцберге, в Австрии?
МД: Да, мне очень понравилось. Мы проезжали его зимой. Мне нравятся такие места, они нужны. За это я люблю Рузвельта: он берег и охранял национальные парки. Если бы не Рузвельт, Йосемити был бы уже уничтожен. Его бы застроили многоэтажками, и от него бы ничего не осталось.
ШБ: Ты хочешь помочь людям сохранить их детскую сущность, детский дух, верно? Похоже, что взрослые, начав жизнь великими людьми, позже мельчают. Боль и жизненные злоключения истощают их личности. Некогда ласковые и добрые дети, они постепенно мрачнеют. Как плод, который срывают с дерева: в первые дни он сочен, но потом начинает увядать. Дети ведь гораздо ближе к природному началу, не так ли, и потому добрее. Но как нам научить взрослых восстановить эту связь с природой, чтобы не угасать — не становиться меркантильными, озлобленными и одинокими? Предложить им не вымышленный фонтан молодости, но некий источник природы и рая, который они могли бы обрести внутри? Ведь внутри фонтан молодости есть всегда, и ты веришь, что испил из него. Так что тебе теперь нужно привести людей к этому источнику. Мы должны понять, как взрослые люди теряю это божественную природу, почему, вырастая, они становятся более меркантильными и несчастными? Что с ними происходит? Ты видишь примеры тому в твоей индустрии?
МД: Знаменитости пытаются быть такими, какими они хотят, чтобы их видел мир. «Пора мне вести себя на 18 лет, пора вырасти. Пойдем, подцепим девочек! Пойдем, потанцуем, пойдем, оторвемся!» Они считают, что должны соответствовать тому образу, что показывают на большом экране. Но это чья-то чужая теория, чужая концепция того, как надо жить. Это не значит, что надо ей следовать. Они забывают о том, что волшебство — здесь.
ШБ: Так я хочу спросить тебя, что для тебя значит Неверлэнд? Ты вложил в это место помыслы, деньги и душу. Ты пытался создать какое-то подобие Эдема, Рая?
МД: По правде говоря, я просто создавал мир, каким хотел бы его видеть, наполнял свою жизнь вещами, которые мне не довелось испробовать в детстве, такими как аттракционы и кинотеатры. Я хотел иметь все, что мне нравилось делать, на своей территории, потому что знаю, что не могу выходить в мир. И мне хотелось, чтобы это было место, куда будут приезжать больные малоимущие дети со всего мира – рай для них, где они будут чувствовать себя в безопасности и смогут ненадолго убежать от действительности. Или дети из бедных районов, которые никогда не видели подобных вещей… чтобы они могли подышать свежим воздухом, увидеть горы и все такое. Мне хочется, чтобы в Неверлэнде было гораздо больше воды: я хочу устроить больше водопадов и пещер. Таким я его вижу. Я считаю, что вода обладает целительным действием, а животные – это лучшая терапия… Природа лечит.
ШБ: Но все это для того, чтобы забирать детей туда из реальности? Или чтобы дети могли окунуться в эту атмосферу и распространить ее? Ты хочешь сделать таким остальной мир? Неверлэнд – это модель или пристанище?
МД: Ты знаешь, это отличное предположение — про модель, — потому что люди, побывавшие там, после чувствуют себя гораздо лучше. Они чувствуют себя помолодевшими, исцеленными… я это видел! Неверлэнд преображает людей. Природа и любовь делают свое дело. Музыка проникает в траву и побуждает деревья расти красивее, птиц слетаться. Я постоянно поддерживаю такую атмосферу. Когда туда приезжают дети, она становится осязаемой, ты прямо чувствуешь чистоту! Олени приходят, и это просто потрясающе. В этом мире я живу.
ШБ: То есть он похож на Райский сад, где все наслаждения земли — музыка, красота  животные, что мирно живут с людьми, — находятся под рукой.

Любознательность
[Дети] все находят захватывающим

ШБ: Ты сказал, что творческие, одаренные воображением люди все по-детски простодушны. Расскажи мне о своей любознательности. В чем она выражается? Проявляется ли она в погоне за знанием? Я знаю, что у тебя обширная библиотека книг, многие из которых — специальные издания в кожаных переплетах.
МД: Мне просто все любопытно, даже самые простые вещи. Что содержится в капле воды? Однажды я захотел прочитать о ресницах и обнаружил, что в наших ресницах живет целая колония организмов! Для меня это поразительно! Мне интересно все, особенно когда начинаешь изучать мир. Это просто феноменальный объем информации, он изумляет! Я чувствую себя невежей из-за того, сколького не знаю. И чем больше я узнаю, тем невежественнее себя чувствую. Честное слово! Я понимаю, что мне еще учиться и учиться! Поэтому меня тянет в книжные магазины. Я могу часами выбирать книги, и возвращаюсь с целыми коробками покупок. И это одно из замечательных качеств моей матери: мы раньше ходили с ней в книжный магазин и проводили там часы — она разрешала нам брать все, что мы хотели. Она все нам покупала, никогда не отказывала. Мы читали, читали, читали... Я обожаю читать. Это же чудесно, правда? Моя любознательность не знает границ. Нет таких вещей, которые были бы мне неинтересны.
ШБ: Ты сохранил удивительное любопытство ребенка.
МД: Да. Я подбираю что-нибудь, и люди спрашивают: «На что ты там смотришь?» На земле будет валяться листик, и я подниму его и буду изучать. Меня он завораживает. Или разглядываешь внимательно жучка и начинаешь размышлять: какое у него маленькое сердечко и мозг, и мыслит ли он так же, как мы. Мне все это хочется знать. Мне хотелось бы больше понимать. Я хотел бы иметь время на исследование, изучение, познание, вопросы, потому что мир так интересен мне! Некоторые вещи и живые существа поражают меня: например, ты узнаешь, как морской конек рожает детенышей — самец рожает! Или как определенный вид южноамериканских лягушек способен менять пол: самец превращается в самку. Я нахожу это странным, причудливым и невероятным. Я обожаю такие вещи.
ШБ: Как ты считаешь, взрослые так же любознательны, или они во многом теряют это качество?
МД: Многие его теряют. Я не могу смотреть на какой-нибудь процесс, не задав вопроса «почему так происходит?» Ты когда-нибудь видел, как мигрируют птицы — сотнями за раз? Как они двигаются так слаженно? Что это? Телепатия? Почему мы, люди, так не умеем? Это изумляет меня.
ШБ: Так как ты сохранил свою любознательность? Многие люди, когда зарабатывают большие деньги и становятся знаменитыми, уже не так пытливы, потому что им не нужно так пристально смотреть. Их интересует только как купить самолет побольше.
МД: Мне кажется, некоторые люди любознательнее других. Я думаю, в детстве у нас у всех это качество развито одинаково. Мне правда так кажется. Но некоторые люди теряют его по пути. Это то, что мне нравится в детях: они все находят захватывающим. Поэтому они много вещей ломают, рвут: они хотят знать, как устроена вещь, а единственный способ узнать — это сломать ее. Они не понимают; они разбирают вещь на части, чтобы изучить ее, а мы ругаемся: «Нет, не делай этого, не трогай!» Мы должны позволять им. Им любопытно! Они хотят увидеть, что внутри.
ШБ: Воспитывая Принса и Пэрис, ты всегда стараешься поощрять их любознательность?
МД: Конечно! Я заставил Принса оторваться от телевизора сегодня по пути сюда, чтобы посмотреть в окно. Он выглянул в окно и стал называть все, что видит. «Что они везут в грузовике?» — «Думаю, овощи и фрукты». — «Зачем?» — «Наверное, чтобы доставить их на рынок. Кто-то их собрал»… У него возникало столько замечательных вопросов обо всем снаружи, и я подумал, как же это здорово. Он задал много хороших вопросов. Но иногда он делает вещи, которые меня откровенно пугают. Например, он сидит, смотрит телевизор, и называет все ракурсы, которые берет оператор, — словно режиссер. Сидит и командует: «Камера приближается для крупного плана. Теперь отъезжает назад. Теперь движется…» Он называет каждый ракурс. Я его этому не учил. Он сидит и проговаривает все это вслух — буквально монтирует фильм. Мне кажется, это поразительно. Понятия не имею, где он этому научился, но его интересуют камеры и кино.
Я купил ему собственную камеру, и теперь он сам снимает фильмы и руководит Пэрис. Он говорит: «Встань тут и пройди вот сюда». У меня есть запись того, как он режиссирует. Мне кажется, это так мило! Это замечательно. Мать рассказывает, что я тоже этим занимался, когда был маленьким: я ставил танцы и раздавал всем братьям указания, как нужно двигаться. Она смотрела на меня и поражалась, не понимая, где я этого набрался. Я придумывал хореографию, согласованные движения, и она говорит, что была просто изумлена, не зная, откуда я все это умел. Когда меня спрашивают, откуда это берется, я говорю: «Э, приходит сверху и просто реализуется через меня». Я не создаю этого — должен быть канал. Правда.
ШБ: Так значит эта детская любознательность, что у тебя осталась, — ты, в общем-то, над ней не работал? Ты просто веришь, что это божественный дар. Ты чувствуешь благодарность Богу за это?
МД: Это божественный дар, Шмули, так и есть. Когда дар в виде песни или танца приходит мне в голову и оказывается у меня в руках, как у разродившейся Богоматери, я в буквальном смысле становлюсь на колени и говорю спасибо.

Прощение, дружба и преданность
Дети дерутся, но они тут же прощают друг друга

ШБ: Дети дерутся, но они тут же прощают друг друга. Через минуту они уже снова играют вместе. Взрослые же затаивают обиду. Ты учишься у детей умению прощать?
МД: Дети тут же становятся друзьями и тут же прощают друг друга. Это взрослые учат их, как обижаться. «Нет, ты не будешь с ней играть, вспомни, что она сделала недавно! Я не позволю тебе забыть это!» Дети готовы простить немедленно, и я такой же. Иногда взрослые учат нас затаивать обиду, быть угрюмыми и мстительными, ненавидеть, исповедовать расизм и предвзятость — учат всем порокам человечества, живущим в сердцах… живущим в тех местах, где люди бывают, и где они становятся злыми и мстительными. Это привнесенное, влияние среды, это не естественные качества. Мне кажется, дети начинают драки так же, как щенки, которые покусывают друг друга, и это превращается и игру. Он моментально прощают! Таить обиду и ненависть — мне кажется, этому учатся.
ШБ: Мы видим, что дети не такие, значит, что-то в дальнейшей жизни их меняет. Они научили тебя прощению? У тебя ведь был опыт… Ты рассказывал мне, что люди, бывало, плакали, глядя тебе в глаза, а годом позже подавали в суд. Естественно, через какое-то время прощать становится тяжелее. Дети научили тебя чаще прощать?
МД: Дети научили мне всегда прощать. Люди, как я сказал, становятся озлобленными и мстительными из-за влияния среды. Кто-то шепчет им в ухо: «Этот парень при деньгах. Мы его обработаем. Мы что-нибудь с этого получим» — вот так. И вот тогда люди попадают в беду. Словно Змей шепчет им в ухо: «Да-да-да, мы это сделаем». Но вот тут должен вступить Бог, положительная сторона человека, и сказать: «Нет, правильно поступить вот так. Мы сделаем так-то и так-то». Печально, что люди не могут быть больше похожими на детей. Я не имею в виду глупыми, но по-детски искренними и чистосердечными.
ШБ: Говорят, собака — лучший друг человека, собаки преданны.
МД: Я с этим совершенно не согласен. Это выражение многих довело до беды.
ШБ: Под этими словами имеют в виду, что собаки всегда преданны. А дети преданны?
МД: Мне кажется, дети очень преданны. Мне жаль это говорить, но все зависит от того, как их воспитаешь. Но я думаю, нет никого доверчивее хорошего ребенка. Дети напоминают мне дельфинов по многим причинам. Мне кажется, это дельфины заслуживают звание лучших друзей человека, если речь идет о животных, — не собаки. Дельфины всегда добры.
ШБ: А собаки могут быть злыми?
МД: Очень, они могут напасть на тебя. Я был этому свидетелем. Я видел, как наши собаки пытались напасть на меня, хотя до этого я был исключительно добр к ним.
ШБ: Ты веришь в преданность, я знаю.
МД: Мне нужна преданность. Это очень важно, после всего, через что я прошел.
ШБ: Я об этом и говорю. Как ты все еще веришь в преданность, увидев, как много людей не были верны?
МД: Многие взрослые начинают говорить то, что, как им кажется, люди хотят услышать. Родитель мог воспитать их так и внушить им веру в это. Хороший ребенок этого не сделает. Ты уделяешь ему внимание, и на следующий день он уже висит на тебе с любовью, объятиями и поцелуями, пока родитель не скажет: «Погоди-ка минутку, ты присмотрись к нему! То, что он сделал, — не нормально». Они заставляют ребенка думать, будто некоторые люди — чудные и странные, хотя ничего в них чудного и странного нет. Исключительно из-за ревности — это по голосу их слышно на следующий день. Я видел, как это происходит.

Благодарность и признательность
Я не могу ставить себе в заслугу все, что делаю... Всегда есть источник выше

ШБ: Ты не хочешь баловать своих детей, на хочешь, чтобы они принимали вещи как должное. Ты следишь за тем, чтобы они не были избалованы. Даже хотя в Неверлэнде кругом конфеты, ты говорил мне, что им разрешается есть их только в день рождения или когда приезжают особые гости. Ты хочешь, чтобы Принс и Пэрис ценили радости, которые у них есть?
МД: Я хочу, чтобы, когда им  что-то дарят, они искренне ценили это и не становились заносчивыми. Даже когда они получают малюсенькие вещи, они с ума сходят от восторга. Люди удивляются: «Вот это да!», ведь это всего лишь мелочь. Людей впечатляет то, что они не избалованы, потому что люди думают, что они получают все. Но я не позволяю им попадать в зависимость от вещей. У меня хранится столько всякой всячины, но мы прячем ее подальше.
ШБ: Значит, детей возможно избаловать, и ты хочешь этого избежать. Например, когда мы были с детьми в Неверлэнде, Грейс [няня] сказала, что не позволит им кататься на больших аттракционах. Она объяснила: «Я хочу, чтобы Принс и Пэрис ценили такую возможность».
МД: Они совсем не часто катаются на аттракционах! Только по особым дням, например, когда твоя семья или какая-то другая семья приезжает в гости. Я не хочу, чтобы когда-нибудь они почувствовали, что их это больше не впечатляет. Не хочу, чтобы они разочаровались.
ШБ: Ты всегда настаиваешь, чтобы они делились с другими и не относились собственнически к Неверлэнду или игрушкам. Даже когда мы покупаем им подарки, ты говоришь: «Скажите спасибо». Хорошие манеры для тебя очень важны, тебе не все равно, как дети ведут себя.
МД: Да, ведь это отражение взрослых. Это важно.
ШБ: И ты не хочешь, чтобы они собственнически относились к Неверлэнду и игрушкам.
МД: Чтобы говорили: «Это мое, а не твое». Нет, я не хочу, чтобы они когда-нибудь стали такими. Мне было бы так стыдно! Делиться очень важно. Мы разделяем с другими наш дом, впускаем туда публику. Мы приглашаем детей из всех слоев общества, всех национальностей. Они должны это знать. Мы не проводим никаких различий.
ШБ: Ты часто говорил, что тебе хотелось бы отмечать праздники со своей семьей: ужин в Шабат и подобные мероприятия.
МД: О боже, да. Люди должны собираться вместе.
ШБ: Например, для этого нужны дни рождения. Это очень интересное замечание. Ты говоришь, что, по сути, праздники — это в основном площадка для встреч, точка рандеву, ситуация, побуждающая людей собраться вместе.
МД: Верно, верно.
ШБ: Для тебя, похоже, по сей день очень важно выражать признательность людям, которые что-то дали тебе в детстве. Особенно Берри Горди, который сделал вас звездами Motown. Ты всегда — даже когда уже ушел из этой фирмы и мог бы о нем забыть — старался выразить ему признательность, пригласить его на концерты, публично поблагодарить. Так что расскажи мне о благодарности.
МД: Да, я очень стараюсь быть вежливым, испытывать благодарность, выражать признательность тем, кто хорошо ко мне отнесся, кто поддержал меня в тяжелые времена, сильно помог в жизни. Я всегда ценил то, что мне столько раз помогали в пути, когда это было так нужно. Не представляю, как бы я мог забыть проявленную ко мне доброту.
ШБ: И многим людям ты сам помог совершить рывок: как Уэзли Снайпсу, которому ты дал старт в музыкальном видео. Или даже Элтону Джону. Я читал, что он выступал у тебя на разогреве в Ливерпуле или где-то…
МД: Да, до того, как он стал знаменит, он открывал мой концерт для Королевы Англии и несколько подобных выступлений.
ШБ: Как тебе кажется, люди отвечали с такой же благодарностью?
МД: Мне, говорили ли спасибо? Не так, как должны бы. Некоторые да, некоторые нет. Наверное, в будущем они поймут — я надеюсь. Но, знаешь, неважно это.
ШБ: Тебе обидно, когда люди не демонстрируют должной признательности? Я знаю, что мне обидно, когда я помогаю кому-то, а потом человек просто забывает, становится эгоцентричным.
МД: Да, это может задевать.
ШБ: Если говорить о прививании чувства благодарности детям, ты хотел бы, чтобы твои дети были признательны за мелочи так же, как за существенные вещи?
МД: Это очень важно. Это правильно. За все, что делаю я и другие люди, за мельчайшие мелочи, уметь говорить «спасибо» и «пожалуйста».
ШБ: Но обычно, когда человек становится известным и успешным, он забывает о людях у основания лестницы.
МД: Мне этого не понять.
ШБ: Почему ты помнишь о них? Как ты о них помнишь?
МД: Потому что я восприимчив к чувствам и эмоциям людей… и я умею быть благодарным. Не знаю, смог ли бы я добиться того, чего добился, без помощи других людей по пути. Даже тех, кто не представляет, насколько помог мне, я позже благодарил. Даже тех, кто делал что-то вдалеке и не знал, что этим влияет на мою жизнь. Например, писатели и артисты, люди, умершие ранее, когда я был еще младенцем.
ШБ: Ты когда-нибудь звонил кому-либо со словами: «Здравствуйте, я Майкл Джексон. Я просто хочу поблагодарить вас, потому что, сами того не зная, вы изменили мою жизнь»?
МД: Да. От Сэмми [Дэвиса-мл.] и Джеймса Брауна до Джеки Уилсона и Уолта Диснея, за которого я все время молюсь. Я стараюсь разыскивать их семьи, жен — если остались жены, вдов. Чарли Чаплин: я прихожу на его могилу и молюсь. Я никогда не был знаком с Чарли, но я иду туда, встаю на колени и молюсь. Мы [Майкл бросил взгляд на детей] обожаем Чарли Чаплина. Не знаю, был ли бы я таким артистом без Чарли Чаплина, Джеки Уилсона, Сэмми Дэвиса-младшего. Не был бы. Они многому меня научили. О правильном выборе момента, о ритме, о патетике — обо всех этих вещах.
ШБ: И я читал, что ты навещал вдову Чарли Чаплина?
МД: Да, навещал. Я весь сиял.
ШБ: Из-за чувства признательности?
МД: Да. Я должен был сказать спасибо кому-то, кто был близок ему. Я сказал: «Вы не представляете…». Или как получилось с Ширли Темпл. Я поблагодарил ее, и она спросила: «За что?» Я ответил: «За все, что вы сделали. Вы спасли мне жизнь». Она не поняла, и я объяснил ей: во времена, когда мне жизнь была не мила, одного ее существования оказалось достаточно, чтобы придать мне сил.
ШБ: Если говорить о детских качествах, ты думаешь, дети чувствуют благодарность от природы? Ты даешь им что-то, и они ценят это. Они принимают тебя как близкого человека, если ты даришь им маленький подарок. Если с ними поиграешь, они не забудут тебя так, как иногда забывают взрослые?
МД: Я думаю, это нормальное поведение для детей. Родители учат их противоположному, вроде: «Не разговаривай с ним», — быть холодными и жестокими. Но хорошие люди есть. Так что, я думаю, детей надо учить быть любящими, распознавать доброту и настоящее искреннее великодушие. Это важно.
ШБ: Отчасти благодарность  — следствие скромности. Ты не боишься признавать, что то, чем ты стал сегодня, — результат вклада многих людей. Вероятно, другие предпочитают высокомерно сказать: «Мой успех — моя собственная заслуга. Я работал в поте лица».
МД: Я никогда так не скажу. Я ответственен за многие из своих достижений, но есть множество людей, которые были рядом и помогали мне в пути. Я не могу ставить себе в заслугу все, что делаю. Не знаю, могу ли я ставить себе в заслугу хоть что-нибудь. Всегда есть источник выше, как будто канал.
ШБ: Бог — превыше всего. Ты всегда благодарен Ему? На Него распространяется твоя признательность?
МД: Ты шутишь? Конечно!
ШБ: Что бы ты назвал величайшим подарком, данным тебе Богом?
МД: Дар любознательности, жизни, любви.
ШБ: Теперь, когда ты стал отцом, ты стал лучше понимать своих родителей?
МД: Боже, я не представляю, как моя мать справилась! У меня двое, а у нее было десять! Не представляю, как ей удалось.
ШБ: Это заставляет тебя сильнее любить и ценить ее?
МД: Да, я теперь плачу о ней чаще. Она была инвалидом, после полиомиелита, и я… я не представляю, как она справилась. Правда, не представляю.
ШБ: Ты чувствуешь настоящую признательность ей?
МД: Да, а она еще и благодарит меня, Шмули! Она все время благодарит меня. Постоянно говорит: «Спасибо тебе за все, что ты для меня сделал». Я отвечаю: «Мама, о чем ты? Посмотри, что ты сделала для меня! Не благодари меня. Это тебе спасибо!»

Honoring The Child Spirit, главы 9-11

Юмор, игры и смех
Дай себе волю и будь свободен душой

ШБ: До какой степени в твоей жизни важен юмор? Вы с [близким другом] Фрэнком [Касио] постоянно кидаетесь чем-нибудь, ты шутишь, дурачишься, смеешься вслух. Насколько юмор важен для детей? И насколько он важен для взрослых в их стремлении стать более непосредственными?
МД: Я лично считаю, что это одно из наиважнейших качеств, потому что, имея чувство юмора, ты можешь играть, дать себе волю и быть свободным душой. А это часть детской непосредственности. Кто-то при этом может смотреть на тебя как на идиота: «Веди себя прилично!» Но это же весело. Играть нужно. Я люблю игры.
ШБ: Юмор помогает тебе справиться с давлением в твоей жизни? Если предстоит большой концерт, ты можешь подурачиться с членами группы или с близкими людьми вроде Фрэнка.
МД: Знаешь, лучшее для меня перед концертом — это пригласить пару детишек за кулисы, встретиться с ними, пожать им руки, обнять их. Когда мы играем «Heal the World», на сцену выходят дети, одетые в национальные костюмы, и, взявшись за руки, выстраиваются вокруг гигантского глобуса. Чтобы они чувствовали себя свободно в моем присутствии, я знакомлюсь с ними перед концертом. Чтобы они узнали меня хоть немного и потом на сцене не уставились в изумлении: «О, боже мой, это Майкл Джексон!» И этих нескольких минут с ними за кулисами достаточно, чтобы я почувствовал, что готов выйти и покорить мир. Это то горючее, та энергия, что нужна мне, чтобы сделать концерт незабываемым. Толпа топает ногами — вот так. Они требуют начала шоу. Это огромная энергия! Иногда ее нужно прочувствовать за кулисами. Заглядываешь украдкой и видишь море лиц, больше ста тысяч людей: они скандируют, пускают по залу волну, и ты восклицаешь: «О, боже, боже, я обожаю это! Обожаю!»
ШБ: Почему тебе комфортнее перед большими скоплениями людей, нежели перед малой аудиторией?
МД: Потому что там я был рожден. Я был рожден на сцене, выступая. Это неотъемлемая часть меня. Быть среди толпы, среди людей, развлекать их — вот что для меня комфортно. Когда масштабы меньше, я становлюсь немного застенчивым. Начинаю чувствовать: «Ой, вы на меня смотрите!» Мне трудно это побороть. Я ощущаю себя немного не в своей тарелке.
ШБ: Возможно, дело в том, что на многочисленную публику ты оказываешь определенное воздействие, а в небольшой толпе они смотрят на тебя, и ты не понимаешь: «Чего они хотят?»
МД: Когда я выступаю, я… контролирую ситуацию. Я увожу их туда, куда хочу увести, я — штурман. А когда я не в этой роли, мне немного неловко, вроде: «На что это вы смотрите? Что вы на меня уставились?» Я стесняюсь.
ШБ: Дети любят смеяться?
МД: Наверняка в следующем столетии мы откроем, что в смехе есть нечто действительно волшебное. Когда я подавлен, расстроен или без сил, я заставляю себя смеяться, пытаюсь подумать о чем-нибудь забавном, и мне становится лучше. Я думаю, в душе происходит какая-то химическая реакция. Я правда начинаю чувствовать себя лучше, поэтому заставляю себя улыбаться. Наверное, просто сама улыбка, движение лицевых мышц, воздействует на что-то, отчего на душе становится легче. Я видел, как впервые улыбнулся Принс. Мой кузен, бывший с нами, издавал забавные звуки, и Принс улыбнулся. Это была самая трогательная вещь на свете — видеть, как мой сын улыбается! Он тогда только прибыл из больницы, ему было два дня. Я даже прослезился: он так мило отвечал, между ними установился контакт. Это было чудесно! Боже, как же я обожаю смеяться!
ШБ: Ты не знал той свободы, что была у большинства детей. У тебя не было такой свободы. Ты чувствуешь себя свободнее, когда смеешься?
МД: Да, я чувствую свободу. Я чувствую себя так, будто начинаю быть нормальным. Я люблю играть. Даже хотя я очень серьезен, когда работаю, — очень, очень серьезен, — но я постоянно играю. И ничего не могу с собой поделать! У меня есть всевозможные игрушки и водяные пистолеты… Для меня один из способов справиться с проблемами — это играть и лазать по деревьям. Я обожаю лазать по деревьям.
ШБ: У тебя в Неверлэнде есть домик на дереве.
МД: Да, у воды. Я люблю слушать воду, это настоящая терапия для меня. Я постоянно забираюсь туда и творю: пишу песни там, наверху.
ШБ: Твои работники в Неверлэнде знают, когда ты там?
МД: Иногда они видят, как я туда забираюсь. А иногда, когда меня нигде не найти, догадываются: «Он, должно быть, залез на дерево». И кричат дереву вверх: «Вам звонят!» Мне приходится спускаться. Мне даже предлагали телефон туда провести. Я отвечаю: «Не хочу я телефон на дереве! Это мой шанс отдохнуть от телефонов».
ШБ: Что по-настоящему смешит тебя? Дети смешат тебя больше, чем взрослые?
МД Принсу [который рядом с нами]: Принс, что смешит папу?
Принс: «Three Stooges»*.
МД: Он прав, я их обожаю. Толстяка особенно… я смеюсь просто до упаду! «Three Stooges» всегда со мной, куда бы я ни поехал. Это мой рецепт счастья. Я смотрю их всю жизнь.
ШБ: А что тебя в них привлекает? То, что они могут, вроде как, обижать друг друга, но никому не больно, а только смешно?
МД: Ага, Керли — просто убойный! Помнишь Керли-толстяка, Принс? [Принс начинает прыгать вокруг, изображая Керли.] Да, он тоже их любит. Я обожаю их!
ШБ: Над ними ты искренне смеешься?
МД: Да, до упаду! До упаду. Я вожу «The Three Stooges» с собой, куда бы ни поехал. Это мой рецепт счастья. Я их просто обожаю. Смотрю их всю жизнь.
ШБ: Лучшими комедиями ты считаешь такие, как «Three Stooges»?
МД: Я обожаю «Three Stooges»! С ума по ним схожу. Вот это качество мне нравится в детях: они постоянно смеются. Они всегда найдут повод посмеяться, они пребывают в постоянном блаженстве. Дети напоминают нам о том, чтобы оставаться счастливыми. Держись, будь счастлив, будь как они.

* «The Three Stooges» — американское юмористическое шоу первой половины 20-го века.

Ревность, зависть и восхищение
Никакой зависти... только восхищение...
Только вдохновение, никакой зависти

МД: Ты веришь в историю о Райском Саде?
ШБ: Да.
МД: И веришь, что Авель был хорошим сыном, а Каин — плохим сыном? Откуда он научился злу?
ШБ: Злом было вожделение. Каин счел, что его брат сильнее любим Богом, что брат дороже Создателю, чем он сам. И вместо того, чтобы возвыситься и стать лучше, он выбрал более легкий выход и избавился от конкуренции. Ты однажды рассказывал мне о своем брате. Вы любили друг друга, а потом ты вдруг стал очень успешен, а его карьера шла не так хорошо. И у него был выбор. Он мог сказать: «У Господа есть план, и Майкл — часть божественного плана. Его роль — вдохновлять людей музыкой и искусством. Вероятно, мне тоже есть место в этом плане, поэтому я не буду ревновать. Я найду свое место. Я очень рад за Майкла. Успех Майкла вдохновляет меня искать мое место, пытаться понять, в чем я хорош и какой вклад могу внести». Или же, вместо этого, брат мог решить: «Нет! Я хочу иметь то, что имеет он». Вместо того чтобы сказать: «Я сделаю что-то сам и стану любим Богом», он может сосредоточиться на том, что принадлежит другому.
В этом заключается разница между ревностью и завистью. Ревность — не плохая вещь. Мы считаем ревность плохой эмоцией, но это не так. Если Принс назовет папой кого-то другого, тебя это заденет, потому что он твой сын. У тебя есть законное право чувствовать ревность в таких случаях. У тебя есть право быть для него единственным, ведь он твой ребенок. Точно так же, если бы ты дарил другим детям больше любви, чем даришь Пэрис, она бы чувствовала обиду, потому что ты — ее папа. Ревность — не плохое чувство. Это способ заявить требование на то, что по праву принадлежит тебе.
Проблемой является не ревность, а зависть. Зависть заставляет тебя хотеть то, что принадлежит другому. Ревность побуждает нас рьяно охранять целостность наших отношений. Зависть же заставляет желать чужую собственность или чужие отношения, жить, вожделея к тому, что принадлежит не нам.
Ты часто говоришь, что многие нападки, с которыми тебе пришлось столкнуться, были вызваны ревностью. Это особенность взрослого мира? Дети никогда не проявляют ревности? Принс и Пэрис не ревнуют, если ты слишком много внимания уделяешь другому ребенку?
МД: Принс знает, как я отношусь к другим детям, знает, как сильно я люблю детей. Он написал мне письмо со словами: «Малыш? Покажи, где малыш?», потому что я всегда называю их «малышами» и он знает, как я к ним отношусь.
ШБ: Бывало ли такое, что ребенок, попав в Неверлэнд, говорил: «Это нечестно! Посмотрите, сколько всего есть у Принса и Пэрис! У них собственный парк аттракционов!» Когда ты приводишь детей в Неверлэнд, они никогда не говорят Принсу и Пэрис: «Взгляните на свою жизнь! У нас такого нет»? Ты же был жертвой ревности на протяжении всей жизни.
МД: Серьезно. Ох, это трудный вопрос.
ШБ: Ты наверняка видел ревность в отношении детей к тебе.
МД: О да!
ШБ: Если ты уделяешь слишком много внимания одному…
МД: Я — прекрасный пример в этом вопросе, потому что видел, как им хочется сказать: «Я сижу рядом с ним!» — «Нет, я! Прочь с дороги!» Это происходит постоянно! Не знаю, родители ли их этому учат… Мне кажется, если я уделяю каким-то детям много внимания, мы проводим время вместе, как одна семья, и они постоянно наедине со мной — вся эта семья, то если потом приезжает другая семья с другими детьми, первые начинают чувствовать, будто их вытесняют. Я объясняю им, что такого не может произойти. Ко всем нужно относиться с любовью и добротой. После того, как я им это объясню, они успокаиваются.
ШБ: Ты, по сути, говоришь, что дети могут излечиться от ревности, если им объяснить: «Все в порядке, я все еще твой друг. Я люблю тебя и хочу быть с тобой рядом».
МД: Дети могут приревновать. Но если ты объяснишь, как обстоит дело, они — как чистая грифельная  доска. Их можно сформировать и воспитать такими, какими ты хочешь их видеть.
ШБ: То есть играют роль и природа, и воспитание? У детей есть определенные природные качества, но ты можешь повлиять на них, укрепляя хорошие манеры?
МД: Возьми тех же двух ребят из школы Колумбайн*. Если бы их вырастил я, это были бы два совсем других ребенка. Не произошло бы ничего того, что случилось с ними позже в жизни, потому что если воспитывать, выявлять лучшие из черт, которыми Бог наделил их, позволять этим чертам вырисоваться и принять форму, подобного просто не может произойти. Если бы я смотрел на этих мальчиков, говорил им «я люблю вас», проводил с ними время, обнимал их, целовал в макушку и в щеку — ни за что. Им не дарили внимание, тепло и любовь. Их родители отсутствовали, занимаясь своими делами. Ни за что бы такого не случилось! Я думаю, что все мы — продукты среды и воспитания, и нужно выявлять в нас лучшее, вместо того, чтобы поощрять жуткие качества.
ШБ: Но это будет означать, Майкл, что в детях есть не только абсолютное добро, но и потенциал для зла.
МД: Потенциал есть. Да, есть.
ШБ: Работа родителя не в том, чтобы учить ребенка добру, но в том, чтобы взрастить это добро, как цветок из земли. Потенциал для роста имеется, нужно только обеспечить воду и уход?
МД: Верно. Я в это очень верю. Я не верю, что существуют дурные семена.
ШБ: И ты не помнишь, чтобы хоть кого-нибудь считал плохим?
МД: Нет. Отец Фланаган, основавший организацию Boys Town**, в Небраске, кажется, говорил: «Не бывает плохих мальчиков или девочек». Я тоже так считаю. При наличии любви, заботы и правильного [воспитания]…
ШБ: Но если у них нет этого руководства, то плохие качества проявляются, дети начинают испытывать чувство зависти. Они неимущие, никому не нужные.
МД: Ну что случилось с хорошим ребенком, который был примерным сыном, а потом вдруг сбился с пути и в итоге попал в тюрьму? Он встретил дурного друга, дурное влияние. Это легко может произойти.
ШБ: Ты постараешься оградить Принса и Пэрис от дурного влияния и от детей, которые, как тебе кажется, могут дурно на них повлиять?
МД: Обязательно. Дети могут подвергнуться влиянию другого дурного ребенка или родителя, дурного воспитания.
ШБ: А ревность не играет роли в твоей жизни? Ты никогда за свою карьеру не ревновал, не завидовал кому-то, кто заставил тебя работать усерднее?
МД: Никакой зависти! Восхищение, только восхищение.
ШБ: Значит, восхищение плодотворнее зависти, потому что это позитивная эмоция, а не негативная. Глядя на Фреда Астера, ты говоришь: «Я хочу научиться делать так же».
МД: Да, именно так. Только вдохновение, никакой зависти. Это неправильно, но ведь люди такие, Шмули, да? Правда? Разве не бывает так, что они смотрят на кого-то великого и начинают по-черному ему завидовать?
ШБ: Конечно, но тебе это незнакомо?
МД: Я не понимаю людей, которые на это способны.
ШБ: Для тебя это всегда вдохновение? Люди с великим талантом вызывают у тебя изумление и трепет?
МД: А может человек завидовать Богу?
ШБ: Конечно. Посмотри на Сталина или Гитлера. Каждый из них пытался стать Богом. Они хотели править жизнью и смертью.
МД: Надо же...
ШБ: Потому что они утратили чувство удивления и трепета. Бог не впечатлял их, он был для них угрозой. Они хотели стать всемогущими, чтобы не подчиняться власти Господа. Они стали врагами Господа.

* Ссылается на случай массового убийства в школе Колумбайн, совершенного подростками Эриком Харрисом и Диланом Клиболдом.
** Boys Town — лагерь помощи трудным подросткам в Небраске, известный прогрессивными методиками работы с семьями и молодежью.